Он подумал о зеркалах и о реверсивных полях, которые создавали картину технически более искусственную, но для ощущений — более реальную. Зеркальное письмо — вот о чем это говорило, обратное письмо было обычным письмом. Он увидел закрытый тор нереальной реальности Флер-Имсахо, вспомнил Хамлиса Амалк-нея и его предупреждение насчет изобретательности; вспомнил вещи, которые не значили ничего и значили что-то, вспомнил обертоны своей мысли.
Щелчок. Вкл./Выкл. Словно он машина. Свалиться с кривой, ведущей к катастрофе, и не очень переживать на сей счет. Он забыл обо всем и сделал первый ход, какой пришел в голову.
Он оценил свой ход. Ничего подобного Никозар не мог бы сделать.
Именно такой ход и сделала бы Культура. Он почувствовал, как упало сердце. Он надеялся на что-то лучшее, на что-то иное.
Он пригляделся внимательнее. Да, именно такой ход и сделала бы Культура, но, по крайней мере, это был атакующий ход Культуры. Начатая этим ходом линия разрушала всю его осторожную стратегию, но ничего другого не оставалось, если он хотел получить хоть малейший шанс эффективно противостоять Никозару. Делать вид, что на карту поставлено многое, что он сражается за всю Культуру, загореться желанием победы, несмотря ни на что…
По крайней мере, он наконец-то нащупал верную стратегию.
Он знал, что проиграет, но все же не будет разгромлен.
Постепенно он перестроил весь план игры в соответствии с духом воинствующей Культуры, он громил противника и оставлял целые участки доски, где перемена стратегии не дала бы результата, отступал, перегруппировывал и реорганизовывал свои силы, где возможно, жертвовал ими, где необходимо, выжигал и опустошал территории, когда другого не оставалось. Он не пытался подражать жестокой, но энергичной стратегии Никозара, который, атакуя, отступал, возвращаясь, захватывал, — он выстраивал позицию и фигуры так, чтобы в конечном счете можно было совладать с грубой силовой игрой императора, пусть не сейчас, пусть позднее, когда все будет готово.
Наконец-то он выиграл несколько очков. Игра все равно была потеряна, но впереди еще оставалась Доска становления, на которой он теперь мог дать сражение Никозару.
Раз или два он уловил взгляд Никозара и почти не сомневался теперь, что нащупал верную тактику, даже если император и предвидел такой поворот. Теперь он видел некое признание своей силы — в выражении лица верховника, в его ходах, — даже своего рода уважение: этим подтверждалось, что борьба идет на равных.
Раз или два он уловил взгляд Никозара и почти не сомневался теперь, что нащупал верную тактику, даже если император и предвидел такой поворот. Теперь он видел некое признание своей силы — в выражении лица верховника, в его ходах, — даже своего рода уважение: этим подтверждалось, что борьба идет на равных.
Гурдже переполняло ощущение, что он похож на провод, по которому течет огромная энергия. Он был громадной тучей, из которой в доску должна была ударить молния, колоссальной волной, что несется по океану к спящему берегу, мощнейшим потоком расплавленной лавы из сердца планеты, богом, который наделен властью уничтожать и созидать по своей воле.
Он утратил контроль над собственными наркожелезами, и поток химических веществ в его крови взял верх — он почувствовал, как его мозг, словно в лихорадке, наполнился всепроникающей мыслью: победить, господствовать, контролировать. В каждом уголке его разума было одно желание, одна тотальная решимость.
Перерывы и ночи ушли куда-то на второй план, превратились в интервалы между реальной жизнью на доске, в игре. Он что-то делал, разговаривал с автономником, кораблем или другими людьми, ел, спал, гулял… но все это было ничто, не имело отношения к делу. Все внешнее было лишь декорациями, фоном для игры.
Он видел, как силы соперников волна за волной катятся вдоль большой доски, слышал их странный язык, их странную песню, которая одновременно являла собой идеальную гармонию и сражение за контроль над сочинением тем. То, что видел перед собой Гурдже, было похоже на единый огромный организм. Фигуры, казалось, двигались не по его или императорской воле, а подчинялись требованиям самой игры, выражали ее конечную суть.
Он видел это и знал, что и Никозар видит, но полагал, что больше это не было дано никому. Они были похожи на тайных любовников, укрывшихся в своем обширном гнездышке на глазах сотен людей, которые смотрят на них, но ничего не понимают, неспособны догадаться о том, что видят перед собой.
Игра на Доске формы подошла к концу. Гурдже проиграл, но все же отошел от края пропасти, и преимущество, которое Никозар получил на Доске становления, было далеко не решающим.
Два противника разошлись, действо закончилось, но развязка еще не наступила. Гурдже вышел из главного зала, опустошенный, усталый, но неимоверно счастливый. Он проспал два дня. Разбудил его автономник.
— Гурдже? Вы спите? Ну что, этот туман кончился?
— О чем это вы?
— О вас. Об игре. Что происходит? Даже корабль не мог понять, что случилось на доске.
Коричневато-серый автономник парил над ним, тихонько жужжа. Гурдже потер глаза и моргнул. Стояло утро, до начала пожара оставалось еще дней десять. Гурдже казалось, будто он просыпается от сна, более яркого и реального, чем реальность. Он зевнул и сел.