Нечто похожее наблюдалось в конце XIX века. Казалось, что мир прост и понятен. Физика почти закончена. Осталась пара мелких вопросов, после чего последняя страница будет дописана, и можно ставить том на полку. И тут — ядро атома! Безбрежные просторы новых знаний!
Скоро! Скоро!!!
— … говорю по собственному опыту. Никогда не соглашайтесь.
Никогда не соглашайтесь.
— Но сенсофильмы — это же прекрасно!
— Ага. Смотреть. Ты — рыцарь без страха и упрека. Скачешь на горячем боевом коне, нацелив копье в грудь… В чью грудь нацелено твое копье?
— Противника, — выдвигает гипотезу Ламур.
— Правильно. Ужасного огнедышащего мечехвостого дракона. Вот роль этого дракона тебе и дадут.
— Но не во всех же фильмах драконы отрицательные, — не соглашается со мной Тонара.
— Точно. Я играл и положительных. В одном — не помню, как называется — мне было приказано стеречь похищенную принцессу. Разумеется, я в нее влюбился, спас, вернул домой и защищал ее королевство от всех напастей. За что был отравлен и скончался в страшных муках. Принцесса оплакивала меня до конца фильма и даже назвала сына в мою честь. Позднее, при монтаже, сына вырезали. Но самое жуткое — это участие в батальных сценах. Представьте, мы с каскадерами размечаем площадку, вымеряем каждый шаг, чтоб не раздавить актеров, восемь раз репетируем. И вот съемка. Мотор! Начали! Батальная сцена в разгаре. Огонь, дым! Каскадеры дерутся на мечах, падают убитые. Но там, куда надо упасть, горит греческий огонь. Разумеется, каскадер не хочет в греческий огонь. Падает рядом. Но я?то этого не знаю. С моего места этого не видно. Вот мне дают старт, я несусь закусив удила. А тут лежит он. Думаете, я хочу в греческий огонь? Распахиваю крылья, и тут же получаю две горящие стрелы в перепонку. Теперь я играю просто талантливо. Все вокруг это чувствуют и уступают дорогу. Даже убитые. Какой?то лопух сбивает свет и третью камеру. Мой всадник вылетает из седла и падает в гущу врагов. А съемка идет. Я должен спасти эпизод. И я спасаю его. Возвращаюсь за всадником, расшвыриваю статистов, получаю мечом по уху, но все?таки вытаскиваю своего наездника из свалки. Нельзя же, в самом деле, допустить, чтоб главный герой погиб в начале фильма. Что в результате? Меня обвиняют во всех смертных грехах. Я сорвал съемку, я повредил аппаратуру. Мне только варанов играть. Нет, динозавров безмозглых. Калек по интеллекту. Коллег, то есть. Но в фильм идет именно мой дубль. Мы берем массу призов по всем номинациям. Особенно — за яркость эмоционального фона. Ярость у нас — настоящая ярость, страх — такой, что девочки в трусики писают. Боль — подлинная, самая что ни на есть настоящая. Мечта мазохиста. И все это — из моего эпизода. Того, что в этот фильм не вошло, еще на два фильма хватило. Думаете, мне хоть одного золотого люпуса дали? Нет! Я недостоверно погиб в схватке с боевым слоном. Слон такой медлительный. Дураку ясно, что я поддался.
Драконы слушают затаив дыхание. Даже перестали хрустеть чипсами из сушеных медуз. Их глаза горят в темноте звездочками, в них пляшут отблески голограммы костра. Конечно, настоящий костер был бы лучше, но дров на Уродце нет.
— Но в одном фильме я играл с удовольствием, — распускаю перед молодежью павлиний хвост. — Жаль только что фильм был маленький. Капустник, который высмеивал моду на фильмы о рыцарских подвигах и круглых столах. Представьте, скачет могучий рыцарь, весь закованный в железо. Грохочут копыта богатырского коня. Развевается за плечами плащ. Вот он останавливается у пещеры и кричит:
— Чудище поганое, выходи на смертный бой!
Из пещеры высовываюсь я. На голове — колпак повара, на груди — грязный передник, в лапе — поварешка.
— А может, не надо? — спрашиваю я. — Может, в гости зайдешь, отужинаешь. Детям про рыцарские подвиги расскажешь? — глажу старшего сына по головке.
— Не бывать таковому! — настаивает рыцарь. — Готовься к бою, мерзкое чудовище!
— Слушай, добрый человек, у тебя дети есть?
— Двое.
— И у меня двое. Детей хоть пожалей. Сиротами оставишь. Давай миром решим.
— Последний раз глаголю: выходи на честный бой, чудище поганое!
— Ну, на честный — это еще куда ни шло, — уныло отзываюсь я. Снимаю колпак, фартук, напяливаю на голову рыцарский шлем. Поднимаю с земли щит размером с небольшое озеро, достаю меч кладенец — пятиметровую стальную оглоблю, задумчиво смотрю вслед удаляющемуся облачку пыли.
— Да ну его, этот честный бой, — объясняю детям. — Пусть думает, что я испугался. Ужин остывает, а я что, обязан за ним по всей долине на задних лапках бегать?
— А давайте организуем театр, — вносит предложение Ламур. — Офелия, о нимфа..! Иди в монастырь, — с пафосом обращается он к Волне.
— Спасибо! Лучшей роли ты для меня не нашел!
— Ладно, будешь Катариной. А я — Петруччио. День добрый, Кэт! Так вас зовут, слыхал я.
— Я Жанна д'Арк! Орлеанская Дева! — возмущается Волна и даже выпускает слегка когти.
— Поздно. Раньше надо было театр открывать. Завтра начинаем решительные действия, — останавливаю я их.
— … повторяется то же самое. Лавинообразный рост числа гипотез при отсутствии новых фактов.