— Ему нужен Христос еще больше, чем тебе и мне, — сказал мистер Киага.
— Тогда я уйду обратно к своим, — заявил новообращенный. И он ушел. Мистер Киага проявил твердость и этим спас молодую церковь. Видя несокрушимость пастыря, усомнившиеся почувствовали новый религиозный подъем. Он приказал отверженным сбрить длинные нечесаные волосы. Сначала они испугались, что это принесет им смерть.
— До тех пор пока вы не избавитесь от знака своей языческой веры, я не допущу вас в церковь, — сказал мистер Киага. — Вы боитесь умереть. Почему это вы должны умереть? Чем вы отличаетесь от тех, кто сбривает волосы? И вас и их сотворил один и тот же бог. Но они изгнали вас, как прокаженных. Это противно воле господа нашего, который обещал вечную жизнь всем, кто верит в его святое имя. Язычники говорят, что вы умрете, если посмеете сделать что-нибудь не по их, и вы боитесь. Но ведь они говорили, что и я умру, если построю церковь на этом место. Разве я умер? Они говорили, что я умру, если стану подбирать близнецов. Я все еще жив. Язычники лгут. Только слово господа нашего истинно.
Оба отверженных сбрили волосы и вскоре стали самыми истыми приверженцами новой веры. Более того, почти все осу , что жили в Мбанте, последовали их примеру. Правда, годом позже именно один из них своим усердием вовлек новую церковь в серьезную распрю с кланом, убив священного питона — порождение бога воды.
Питоны были самыми почитаемыми животными в Мбанте и у всех соседних кланов. Питонов именовали «Отец родной», им разрешали заползать куда угодно, даже в постели. Они поедали в домах крыс, а иногда проглатывали и куриные яйца. Если кому-либо случалось нечаянно убить питона, он приносил жертву, чтобы искупить свой грех, и устраивал питону торжественные похороны — такие же, какие полагались знатным людям. Тому же, кто убьет питона намеренно, даже наказания предусмотрено не было. Никому и в голову не приходило, что такой случай возможен.
Впрочем, может, этого случая и не было. Так, по крайней мере, поначалу считал клан. Никто не видел, как человек этот убил питона. Слух пошел от самих христиан.
Но как бы там ни было, знатные люди и старейшины Мбанты собрались на совет. Многие произносили длинные и гневные речи. Дух войны витал над ними. Оконкво, который к этому времени начал играть на родине своей матери заметную роль, заявил, что деревне не знать покоя до тех пор, пока мерзостная шайка не будет изгнана из Мбанты плетьми.
Но были на совете и такие, кто смотрел на это иначе, и именно они в конце концов взяли верх.
— Не в наших обычаях сражаться за наших богов, — заявил один из них. — Не будем этого делать и на этот раз.
— Не будем этого делать и на этот раз. Если человек убивает священного питона тайком в своей хижине, пусть это остается между ним и его чи. Мы этого не видели. Если же мы станем между богом и его жертвой, на нас могут обрушиться удары, предназначенные тому, кто совершил проступок. Как мы поступаем, когда человек богохульствует? Разве мы закрываем ему рот? Нет. Мы затыкаем себе уши, чтобы не слышать. И в этом — мудрость.
— Не будем рассуждать как трусы, — сказал Оконкво. — Если человек приходит в мою хижину и гадит на пол, как я поступаю? Закрываю глаза? Нет! Я беру палку и разбиваю ему голову. Так поступает мужчина. Эти люди день за днем льют на нас грязь, а Океке советует нам прикинуться, будто мы ничего не видим.
Оконкво даже фыркнул от отвращения. «Что за бабский клан, — думал он. — Могло ли произойти что-либо подобное на его родине, в Умуофии?»
— Оконкво прав, — заметил кто-то. — Надо что-то предпринять. Мы должны изгнать из нашего клана этих людей. Тогда на нас не ляжет ответственность за их мерзости.
После того как высказались все присутствующие, было решено изгнать христиан из клана. Оконкво в негодовании скрежетал зубами.
В ту ночь по деревне ходил глашатай, оповещая жителей, что отныне приверженцы новой веры исключаются из членов клана и, следовательно, лишаются всех привилегий, какими пользовались до сих пор.
А меж тем ряды христиан уже значительно выросли. Теперь это была небольшая община, в которой состояли мужчины, женщины и дети, уверенные в себе и спокойные. Белый миссионер, мистер Браун, постоянно навещал их.
— Когда я думаю о том, что только полтора года прошло с тех пор, как среди вас впервые было посеяно зерно новой веры, — говорил он, — я восхищаюсь деяниями господа!
Наступила среда страстной недели, и мистер Киага попросил женщин принести красной глины, мела и воды и обмазать к пасхе стены церкви. Женщины разделились на три группы: ранним утром часть их отправилась с кувшинами к источнику, другие, взяв мотыги и корзины, пошли к яме за глиной, а остальные направились к меловому карьеру.
Мистер Киага молился в церкви, когда до него донеслись возбужденные женские голоса. Он отложил молитвенник и пошел взглянуть, что случилось.
Женщины вернулись в церковь с пустыми кувшинами и рассказали, что их прогнали от источника плетьми молодые люди. А вскоре с пустыми корзинами вернулись и те, что ходили за глиной. Некоторых из них сильно исхлестали. Женщин, ходивших за мелом, постигла та же участь.