Утром базарную площадь заполнил народ. Собралось, наверно, не менее десяти тысяч человек; все тихо переговаривались между собой. Наконец на середину площади вышел Огбуефи Эзеуго и четыре раза прокричал: «Слушай, Умуофия!» — каждый раз обращаясь в другую сторону и потрясая в воздухе кулаком.
Наконец на середину площади вышел Огбуефи Эзеуго и четыре раза прокричал: «Слушай, Умуофия!» — каждый раз обращаясь в другую сторону и потрясая в воздухе кулаком. И каждый раз десять тысяч человек отвечали ему приветственными кликами. Затем наступила мертвая тишина. Огбуефи Эзеуго считался непревзойденным оратором, и в особо важных случаях говорить всегда поручали ему. Он провел рукой по волосам и погладил белую бороду. Затем поправил на себе одежду — кусок ткани, который проходил под правым плечом и скреплялся на левом.
«Слушай, Умуофия!» — в пятый раз выкрикнул он, и толпа ответила ему оглушительным ревом. Вдруг резким движением, словно одержимый, он выбросил вперед руку, указывая в направлении Мбайно, и процедил сквозь стиснутые ослепительно белые зубы: «Эти подлые звери посмели убить дочь Умуофии».
Он тряхнул головой, заскрежетал зубами и, выждав, чтобы улегся ропот подавленного гнева, снова заговорил. Гневное выражение на его лице сменилось улыбкой, еще более страшной и зловещей. Громким, спокойным голосом он поведал собравшимся, как дочь Умуофии пошла на рынок в Мбайно и как ее там убили. Эта женщина была женой Огбуефи Удо, — и он указал на человека, который, понурив голову, сидел рядом с ним. Толпа воинственно зашумела, охваченная жаждой крови.
Вслед за Огбуефи Эзеуго еще несколько ораторов обратилось к толпе, и в конце концов было решено поступить, как полагалось в таких случаях. Людям Мбайно предъявили требование: взамен убитой женщины они должны прислать Умуофии юношу и девушку, в противном случае им угрожает война.
Перед Умуофией трепетали все соседние деревни. Ее жители были сильны в военном искусстве и в магии, ее жрецы и колдуны наводили страх на всю округу. Наиболее могущественная магия — военная — была стара, как сам клан. Никто не знал, когда именно она возникла. Но все знали одно: держалась магия на старухе с одной ногой. Магия эта так и называлась: агади-нвайи, что значит «старуха». Святилище агади-нвайи находилось на лесной просеке, в центре Умуофии. И если какой-нибудь смельчак рискнул бы с наступлением сумерек пройти мимо этого места, он непременно увидел бы старуху, прыгающую на одной ноге.
Вот почему соседние кланы, которые, конечно, были прекрасно осведомлены обо всем этом, боялись Умуофии и не хотели воевать с ней, предпочитая улаживать дело мирным путем. Справедливости ради следует сказать, что Умуофия прибегала к войне лишь в тех случаях, когда была уверена в том, что дело ее правое, и только получив подтверждение тому от своего оракула. Случалось, что этот оракул — Оракул Холмов и Пещер — запрещал Умуофии вести войну. Если бы клан ослушался, войско его наверняка было бы разбито, так как грозная агади-нвайи ни за что не стала бы принимать участие в «войне неоправданной», как ее называл народ ибо.
Однако война, назревавшая сейчас, была бы войной справедливой. Даже враги признавали это. Вот почему, когда Оконкво явился в Мбайно как представитель Умуофии, гордый и надменный, облеченный правом объявить войну в случае необходимости, его приняли с большим почетом и уважением. Через два дня он вернулся домой с пятнадцатилетним юношей и молодой девушкой. Юношу звали Икемефуна, и его печальную историю рассказывают в Умуофии по сей день.
Старейшнны-ндичие собрались, чтобы выслушать отчет Оконкво о выполненной им миссии. После его рассказа было решено отдать девушку Огбуефи Удо взамен его убитой жены. Что же до юноши, то он принадлежал всему клану, и потому торопиться с решением его судьбы необходимости не было. От имени клана взять его пока что на свое попечение попросили Оконкво. И в доме Оконкво Икемефуна прожил целых три года.
Оконкво был суровым главой семьи. Его жены, особенно младшие, и маленькие дети жили в постоянном трепете перед его крутым и горячим нравом. Возможно, в глубине души Оконкво и не был жестоким человеком.
Но всю жизнь его преследовал страх оказаться неудачником или проявить слабость. Этот страх был глубже и понятнее, чем страх перед злыми и коварными богами и перед магией, чем страх перед лесом и силами природы, враждебными существами с окровавленной пастью и когтями. Страх, который мучил Оконкво, был гораздо сильнее. Он не проявлялся внешне, он был скрыт глубоко в тайниках его сердца. Оконкво боялся самого себя, боялся, как бы кто не подумал, что он похож на своего отца. Еще в детстве он возмущался слабостью отца и его неудачами и хорошо помнил, как больно ему было, когда мальчишка-приятель назвал отца агбала. Оконкво впервые узнал тогда, что этим словом называют не только женщин, но и мужчин, не заслуживших никакого титула. С тех пор все чувства Оконкво устремились в одно русло — он возненавидел все то, что любил его отец Унока, возненавидел он, конечно, и душевную мягкость и лень.
В сезон полевых работ Оконкво начинал работать с первыми петухами и кончал, когда куры садились на насест. Он был одарен недюжинной силой и редко чувствовал усталость, но его женам и детям, далеко не таким сильным, приходилось нелегко. Тем не менее открыто роптать они не решались. Старшему сыну Оконкво, Нвойе, было в ту пору двенадцать лет, и он уже доставлял отцу немало беспокойства, проявляя склонность к безделью. Так, по крайней мере, казалось Оконкво, который старался воздействовать на сына постоянной бранью и побоями. И постепенно Нвойе превратился в угрюмого подростка.