Послышались женские голоса. Середин увидел над собой лицо старостихи. Она приподняла ему ворот рубашки, взглянула на рану:
— Заживет, как новый будешь.
— Ты тут не мефайфя под ногами. Давай, полотно готовь, девки пуфть воду греют. А мне медку бы надо — вифь, фубы рафтерял.
— Тебе только бы медку! Вот обиходим парня, тогда и получишь, — отрезала женщина.
Олега внесли в горницу, положили на лавку. Жена и дочери крестьянина разрезали его рубаху и штаны, приложили отвары из трав, перевязали чистым полотном прошитое стрелой бедро, плечо и рваную рану на левой руке.
— Ничего, кости целы, мясо нарастет, — приговаривала старостиха.
День прошел в полузабытьи. Под вечер пришел Невзор — попрощаться. Долго сидел возле Середина, неловко молчал, наконец осторожно пожал ему руку.
— Пойду, пожалуй. А то как бы и впрямь колдун не упредил. Ты поправляйся, а я приеду. Может, с Малушей и приеду. А навьи кости мы пожгли, и хозяйство кузнецово спалили. — Он встал, потоптался у двери. — Спасибо тебе.
Середин махнул рукой.
— Иди. Тебе тоже спасибо. Может, свидимся еще.
Невзор ушел. Ведун лежал, укрытый до подбородка теплой овчиной. Его то бросало в жар, то трясло в ознобе. Плечо горело, бедро дергало непрекращающейся болью. Заглянул хмельной мужик, вытер ему полотном взмокший лоб, улыбнулся, щерясь выбитыми передними зубами.
— Положили костлявых! Всех до единого. — Староста уже пообвыкся с отсутствием зубов и шепелявил гораздо меньше.
Ведун лежал, укрытый до подбородка теплой овчиной. Его то бросало в жар, то трясло в ознобе. Плечо горело, бедро дергало непрекращающейся болью. Заглянул хмельной мужик, вытер ему полотном взмокший лоб, улыбнулся, щерясь выбитыми передними зубами.
— Положили костлявых! Всех до единого. — Староста уже пообвыкся с отсутствием зубов и шепелявил гораздо меньше. — Мужики подоспели, ага. — Он наклонился к Олегу, дыша в лицо перегаром. — А Невзор-то, а! Кто ж он таков? Как пошел шкелеты метать: сюда голова, сюда руки-ноги… о-о! А уж скакал, чисто барс. Прям как сиганет — коня со шкелетом наземь валит, и кости рвет, грызет, ага! Меду хошь?
— Нет, не надо, — прошептал Середин. — Торбу мою принеси. Травы там у меня. И жену позови — расскажу, как заварить. А то ведь и помереть недолго.
— Что ты, что ты, — замахал руками Крот, — помрет он! И не думай! Если б не вы с Невзором… Добрава! — заорал он, обернувшись к дверям. — Добрава, иде ты есть, гость помирать собрался!
— Чего орешь? — скользнула в горницу жена, накидывая на плечи платок. — Малые спят уже.
— Ну-ка, неси его торбу.
— Да вот она, под лавкой. — Добрава наклонилась, вытянула котомку. — Чего с ней делать?
— Я тебе расскажу, только не перепутай, слышишь? — прошептал Середин.
Женщина развязала тесемки, присела на лавку и стала доставать свертки и мешочки, складывать себе на колени. Крот суетился вокруг, пытаясь помочь, пока она не шуганула его из избы.
Крестьянин вышел на двор. По улице пылили березовыми метлами бабы — староста велел промести всю дорогу, да песок в реку покидать, чтобы и малой косточки от врагов не осталось. Возле плетня стояли селяне; увидев старосту, все разом замолчали. Крот подошел к ним. Мужики смотрели с ожиданием, дышали медом, брагой — сегодня вся деревня гуляла по поводу избавления от погибели.
— Ну, что там?
— Плох ведун, — проворчал староста, хмурясь, — говорит: помру.
Мужики загудели встревоженно.
— Да нешто не вытянем, а? Надобно к знахарю в Чернигов посылать. Там, сказывают, лучший.
— Не, лучшие в Муроме, туда слать надоть.
— Свои травы у него есть, — попытался успокоить земляков староста. — Умен, ведун. Сам знает, что делать надобно. И воще, востер, как ни смотри. Я вот давеча как очухался, из избы выскочил, — гляжу, а за плетнем, — он выпучил глаза, будто все еще удивляясь увиденному, — прям смерть сама с собой бьется! Шкелеты, да на лошадиных шкелетах, а посередке — ведун, и не видать его почти, как ветром его носит, только кости летят, да сабля звенит! А потом вижу — отбежали злыдни, да стрелами его, а он — вжик сабелькой и отбил все стрелы, вот сдохнуть мне, если вру! Да со спины его достали! Ну, думаю, выручать надо — за нас парень живот кладет. — Крот приосанился. — Вот, меч я мой верный выхватил… — Он хлопнул по боку, огляделся. — Иде мой меч?
— В горнице лежит, почистил я его, смазал, да в холстину закатал, — успокоил старший сын.
— Молодец. Ага, схватил я меч, да и ка-ак пошел костлявых рубать! — Староста выдохнул, успокаиваясь. — Ну, и вам, мужики, спасибо: не выдали.
— Чего там, за свое бились.
Из дома вышла Добрава, подошла к плетню, оглядела всех, поджав губы.
— Эх, а вам только повод дай, упились, а ведун, того и гляди, помрет.
Горит он, весь так и пышет жаром. Чего делать, и не знаю. Травы из его запаса заварила, но поможет — нет, не ведаю.
Крот поскреб затылок.
— Надо в Чернигов гнать, к Белобою. У него, помню, нянька старая травы ведает, заговоры знает. Вот ее и привезти надоть.
— Так чего стоишь, пенек замшелый? — напустилась на него Добрава. — запрягай, да гони.
— И правда, сам поеду, — сообразил староста. — И воеводу давно не видал…