— Милый!..
Вита склонилась надо мной, но в моем разыгравшемся воображении (путаница в мыслях тоже сделала свое дело) это была не Вита, а та, другая, и когда я привлек ее к себе, мне казалось, что в объятиях у меня не реальная женщина и моя собственная жена, а та желанная, недосягаемая, которая, я это знал, никогда не ответит на мою любовь. Когда я снова открыл глаза — должно быть, на какое-то время я впал в забытье, — Вита сидела на пуфике за туалетным столиком и накладывала на лицо крем.
— Ну что ж, — сказала она, и ее отражение в зеркале улыбнулось мне, — если ты так решил отметить неожиданное наследство, меня это вполне устраивает.
Полотенце, тюрбаном закрученное вокруг головы, и маска из крема делали ее похожей на клоуна, и мне вдруг стало невыносимо тошно от всего этого марионеточного мира, который окружал меня и с которым я не желал иметь ничего общего. Я почувствовал, что еще немного и меня вырвет. Тогда я встал с кровати и объявил:
— Я буду спать в гардеробной.
Она уставилась на меня — ее глаза были точно дыры в карнавальной маске.
— Это еще что за новости? Что я такого сделала?
— Да ничего ты не сделала, — сказал я ей. — Хочу спать один и все.
Я пошел в гардеробную, Вита за мной. Подол ее нелепо короткой ночной сорочки, отделанной воланом, метался вокруг колен, на голове тюрбан — вид самый дурацкий. И тут я впервые подумал, что из-за лака на ногтях ее руки были точь-в-точь как когти хищной птицы.
— Я не верю, что ты весь вечер был с теми двумя, — сказала она. — Небось высадил их в Лискерде, а сам зашел в какую-нибудь пивнушку! Что, разве не так?
— Нет, — ответил я.
— Ну не знаю, я же чувствую, что-то случилось! Ты куда-то ездил и не хочешь сказать мне правду. Да ты вообще врешь на каждом шагу. Адвокату и этому Уиллису ты соврал про лабораторию, в полиции насчет того, как умер профессор. Ради Бога, скажи наконец, что за всем этим кроется? Неужели вы заранее сговорились, и ты знал, что он собирается покончить с собой?
Я взял ее за плечи и стал выталкивать из комнаты.
— Я не пил. Ни о каком самоубийстве мы не сговаривались. Магнус погиб случайно, его сбил товарняк, когда входил в туннель. Час назад я был на том месте, и со мной едва не случилось то же самое. Вот тебе правда, и если ты не хочешь в нее поверить, тем хуже! Заставить тебя силой я не могу.
Она наткнулась на дверь ванной комнаты и когда обернулась и посмотрела на меня в упор, я увидел какое-то новое выражение на ее лице — не гнев, нет, а изумление и отвращение одновременно.
— Значит, ты опять ездил туда, — спросила она, — к тому месту, где он погиб? Ты что же, сознательно поехал туда — стоял и смотрел на проходящий поезд и сам тоже мог погибнуть?
— Да.
— Ну, тогда я выскажу тебе все, что думаю. Я думаю, что это ненормально, противоестественно, бессмысленно! Но самое ужасное, что после всего этого ты возвращаешься сюда и занимаешься со мной любовью. Не воображай, что я забуду об этом. Никогда тебе этого не прощу! Ради Бога, спи где хочешь.
Так будет даже лучше.
Она хлопнула дверью, и я осознал, что на сей раз это не просто демонстрация, не импульсивная выходка. Все обстояло гораздо серьезнее, по-видимому, она и впрямь была оскорблена до глубины души. Я понимал ее, во мне все разрывалось от какой-то странной жалости к ней, однако я не мог ничего объяснить и не в силах был что-либо сделать.
На следующее утро мы встретились не как муж и жена после очередной семейной стычки, а как два совершенно посторонних человека, которые в силу обстоятельств вынуждены жить под одной крышей, вместе питаться, перемещаться по комнатам, строить планы на день, отпускать дежурные шутки детям, которых она родила не от меня, что еще больше отдаляло нас друг от друга. Она глубоко переживала нашу размолвку — я это чувствовал по ее вздохам, по ее усталой походке, по тому, как звучал ее голос. Да тут еще дети, которые чутко, как звери, реагируя на малейшую перемену в настроении, непрестанно буравили нас взглядами.
— Это правда, — осторожно спросил Тедди, когда мы оказались с ним одни, — что профессор завещал тебе дом?
— Да, — ответил я. — Неожиданный, но очень щедрый подарок с его стороны.
— Значит, мы теперь всегда будем приезжать сюда на каникулы?
— Не знаю, это зависит от Виты, — сказал я.
Он принялся ходить по комнате и перебирать все подряд предметы, расставленные на столах и комодах — вертел, снова ставил на место, похлопывал ладонью по спинкам стульев.
— По-моему, маме здесь не очень нравится, — сказал он.
— А тебе? — спросил я.
— Нормально, — сказал он и пожал плечами.
Все ясно, вчера была рыбалка в обществе симпатичного Тома — и его переполнял восторг. А сегодня взрослые не в духе — и вот уже апатия, неуверенность. Разумеется, это моя вина. Вообще, что бы ни произошло в этом доме — в прошлом, настоящем и будущем, — всегда виноват буду только я. Но смешно было говорить об этом Тедди, так же как просить у него прощения.
— Не бойся, — сказал я. — Все как-нибудь уладится. Не исключено, что вы проведете рождественские каникулы в Нью-Йорке.
— Ух ты! Вот здорово! — воскликнул он и, выбежав из комнаты на террасу, крикнул Микки, который был на улице: — Дик говорит, что следующие каникулы мы, наверно, проведем дома!