В комнате находились трое: Джоанна, монах и умирающий. Безжизненное тело Генри де Шампернуна было обложено подушками — казалось, что он сидит, подбородком почти касаясь груди: голова его была обмотана белой тканью наподобие тюрбана, который придавал ему нелепое сходство с арабским шейхом. Глаза были закрыты, и, судя по мертвенной бледности лица, мучиться ему оставалось совсем недолго. Монах, наклонившись, что-то помешивал в чаше на столе. Когда мы вошли, он поднял голову. Это был тот самый молодой человек с лучистыми глазами, который служил секретарем или клириком у приора во время моего первого визита в монастырь. Он не проронил ни слова и продолжал заниматься своим делом, а Роджер повернулся к Джоанне, сидевшей в другом конце комнаты.
Он не проронил ни слова и продолжал заниматься своим делом, а Роджер повернулся к Джоанне, сидевшей в другом конце комнаты. Она сохраняла полное самообладание, никаких следов скорби на лице, и занималась тем, что вышивала на пяльцах цветным шелком.
— Все здесь? — спросила она, не поднимая глаз от своей работы.
— Все, кто был приглашен, — ответил управляющий, — и уже переругались друг с другом. Леди Феррерс сначала бранила детей за то, что они громко разговаривают, а сейчас сцепилась с сэром Отто: леди Карминоу, по-моему, не рада, что приехала. Сэр Джон еще не прибыл.
— И навряд ли прибудет, — ответила Джоанна. — Я предоставила это решать ему самому. Если он слишком поспешит со своими соболезнованиями, это может показаться подозрительным — да его же сестрица, леди Феррерс, первая не преминет из этого устроить какой-нибудь скандал.
— Уже устраивает, — заметил управляющий.
— Не сомневаюсь. Чем быстрее конец, тем для всех лучше.
Роджер подошел к кровати и посмотрел на своего умирающего господина.
— Сколько еще осталось? — спросил он монаха.
— Он больше не очнется. Можешь до него дотронуться, если хочешь, он ничего не почувствует. Остается подождать только, чтобы остановилось сердце, и тогда госпожа сможет объявить всем о его смерти.
Роджер перевел взгляд с кровати на стол с чашами.
— Что ты ему дал?
— То же, что и раньше: мак — сок цельного растения в равных пропорциях с беленой.
Роджер взглянул на Джоанну:
— Уберу-ка я лучше все это от греха подальше, а то могут возникнуть ненужные вопросы. Леди Феррерс говорила о каком-то своем лекаре. Они, конечно, вряд ли посмеют идти против вашей воли, но мало ли что.
Джоанна, по-прежнему поглощенная вышиванием, пожала плечами.
— Если хочешь, забери, что осталось, — сказала она, — хотя все настои мы вылили вон. Чаши можешь на всякий случай убрать, но я думаю, что брату Жану опасаться нечего. Он действовал с предельной осмотрительностью.
Она улыбнулась молодому монаху, который в ответ промолчал, только посмотрел на нее своими выразительными глазами, и я подумал, уж не снискал ли он по примеру отсутствующего сэра Джона ее особой благосклонности — за те несколько недель, что провел у постели больного. Роджер и монах собрали посуду из-под зелья, хорошенько завернули ее в мешковину. Тем временем снизу из зала доносились голоса: по-видимому, миссис Феррерс оправилась после рыданий и вновь обрела красноречие.
А что говорит мой братец Отто? — спросила Джоанна.
— Он промолчал, когда сэр Феррерс высказал мнение, что лучше похоронить Генри в фамильной часовне Бодруганов, а не в монастыре. Мне кажется, он не будет вмешиваться. Сэр Уильям Феррерс предложил еще один вариант — похоронить его у себя в Бере.
— Зачем?
— Может быть, ради собственного престижа, кто его знает? Я бы не советовал соглашаться. Если только они завладеют телом сэра Генри, то хлопот не оберешься. В то время как монастырская часовня…
— Все будет хорошо. Воля сэра Генри будет исполнена, и нас оставят в покое. А ты, Роджер, проследи, чтобы не возникло никаких проблем с крестьянами. Люди здесь не слишком жалуют монастырь.
— Если их хорошо угостить на поминках, никаких проблем с ними не будет, — ответил он. — Можно пообещать уменьшить размеры штрафов в конце года, простить им прошлые провинности. И они будут довольны.
— Будем надеяться. — Она отложила пяльцы, поднялась со стула и подошла к постели. — Еще жив?
Монах взял в свою руку безжизненное запястье и нащупал пульс, затем наклонился, чтобы послушать, бьется ли сердце.
— Почти остановилось, — ответил он. — Если хотите, можете зажигать свечи — к тому времени, когда все семейство соберется, он уже скончается.
Они говорили о муже этой женщины, лежавшем на смертном одре, как о какой-то старой, уже никому не нужной вещи. Джоанна вернулась к своему стулу, взяла в руки черную вуаль и покрыла ею голову и плечи. Затем протянула руку и взяла со стола серебряное зеркало.
— Как ты считаешь, оставить так или лицо тоже закрыть? — спросила она управляющего.
— Если вы не можете выжать из себя хоть одну слезу, — сказал он, — то лучше, конечно, закрыть.
— Последний раз я плакала, когда выходила замуж, — ответила она.
Монах Жан скрестил умирающему руки на груди и крепче затянул повязку под подбородком. Затем отступил на шаг, чтобы взглянуть на свою работу и, словно нанося последний штрих, вложил ему в скрещенные руки распятие. Тем временем Роджер отодвигал стол.