Я не имел в виду упражняться в сарказме. Я действительно не возражал, чтобы она по своему усмотрению распорядилась холостяцкой обстановкой, доставшейся нам от Магнуса. Переставлять мебель было ее любимым делом: она с упоением могла часами этим заниматься.
Но моя попытка примирения возымела обратное действие. У нее на глаза навернулись слезы, и она сказала:
— Ты прекрасно знаешь, что я согласилась бы жить где угодно, если бы только была уверена, что ты по-прежнему меня любишь!
Гнев меня не пугает, и я всегда готов ответить ударом на удар. Но я совершенно не выношу слез. Я открыл ей свои объятия, и она тут же прильнула ко мне, совсем как обиженный ребенок.
— Ты так изменился за последние недели, — сказала она. — Я тебя просто не узнаю.
— Я не изменился, — сказал я. — И я люблю тебя.
Правда — это то, что труднее всего бывает объяснить и другим, и себе самому. Я действительно любил Виту — за те мгновения, проведенные вместе в течение многих месяцев и даже лет, за все те взлеты и падения, которые делают совместную жизнь одновременно счастливой и невыносимой, страшно скучной и бесконечно дорогой. Я научился мириться с ее недостатками, она с моими. Слишком часто в пылу спора мы бросали друг другу обвинения, о которых потом сами жалели. Слишком часто, привыкнув и уже не замечая друг друга, мы забывали говорить добрые, ласковые слова. Вся беда была в том, что некая сокровенная сущность оставалась невостребованной, она дремала в ожидании, что ее разбудят. Ни Вите, ни кому-либо еще я не мог раскрыть тайну моего опасного нового мира. Магнусу — да… Но Магнус мужчина, и его нет. А Вита — не Медея, с которой можно отправиться за волшебными травами.
— Дорогая, — сказал я, — пожалуйста, попытайся понять, потерпи немного. У меня сейчас переломный период, и я не в состоянии принять решение относительно нашего будущего. Это как если стоишь на берегу и ждешь прилива, чтобы броситься в воду… Не знаю, как тебе объяснить.
— Я готова броситься куда угодно, лишь бы ты взял меня с собой, — отозвалась она.
— Я знаю… Знаю…
Она вытерла глаза, высморкалась; ее заплаканное лицо стало таким удивительно трогательным, что я и вовсе растерялся.
— Который час? — спросила она. — Мне нужно ехать за мальчиками.
— Поедем вместе, — сказал я, обрадованный возможности продлить перемирие, чтобы оправдаться не только в ее глазах, но и в своих собственных. Вернулось бодрое настроение; атмосфера, накалившаяся было из-за взаимной злобы и неизлитой горечи, разрядилась, и отношения между нами стали почти такими же нормальными, как раньше. Этой ночью я вернулся из ссылки в гардеробной, к которой сам себя приговорил; сделал я это не без некоторых сожалений, однако надо быть дипломатом.
Кроме того, я находил тахту несколько жестковатой.
Стояла прекрасная погода, и два дня — субботу и воскресенье — мы провели купаясь, плавая на яхте и выезжая на пикники вместе с мальчиками. Вновь войдя в роль мужа, отчима и хозяина дома, я втайне готовился к следующей неделе. Мне во что бы то ни стало нужен был день, когда я мог бы остаться совершенно один. И Вита, сама того не подозревая, предоставила мне такую возможность.
— Знаешь ли ты, что у миссис Коллинз есть дочь в Бьюде? — спросила она в понедельник утром. — Я обещала, что мы свозим ее туда на машине на этой неделе. Мы оставим ее у дочери, а на обратном пути, ближе к вечеру, заберем. Что скажешь? Мальчикам эта идея нравится, и мне тоже.
— Сейчас самый разгар отпусков. — Я намеренно сделал вид, что не одобряю эту затею. — На дорогах будут пробки, а в Бьюде — толпы туристов.
— Пустяки, — сказала Вита. — Можно выехать пораньше, езды туда каких-то пятьдесят миль…
Я напустил на себя вид загнанного отца семейства, у которого вечно не хватает времени, чтобы разобраться со всеми навалившимися на него делами.
— Если ты не против, я останусь, а вы поезжайте без меня. Бьюд в разгар августовской жары не слишком меня привлекает.
— О'кей… О'кей… Без тебя нам будет даже лучше.
Поездку наметили на среду. Поскольку в этот день посыльные из продуктовых лавок к нам не приезжали, меня это вполне устраивало. Если они отправятся в половине одиннадцатого и заберут миссис Коллинз по дороге назад около пяти, то сюда вернутся часов в семь, не раньше.
День в среду выдался чудесный, солнечный, и, провожая глазами бьюик, увозивший все мое семейство, я думал о том, что у меня есть по меньшей мере восемь часов — на очередное путешествие и последующее восстановление сил. Не теряя времени, я поднялся в гардеробную и достал из чемодана пузырек С. Жидкость в нем была на вид точно такая же, что и у препаратов А и В, однако на дне имелся коричневатый осадок, как у микстуры от кашля, которая простояла всю зиму и о которой не вспомнили до наступления новых холодов. Я вытащил пробку и понюхал содержимое: ничего особенного, по цвету и запаху оно чуть-чуть напоминало воду, которая длительное время оставалась в закупоренной бутылке. Я отмерил четыре деления и перелил жидкость в верхнюю часть трости, затем, решил приберечь это на будущее, завинтил набалдашник и налил новую дозу в мензурку, которую нашел среди склянок на полке в бывшей прачечной.