— Прав, — выдохнул я, выбрасывая окурок и кашляя от сухости в горле. — Хочешь, расскажу, как дело было?
— Расскажи, — с готовностью кивнул мой приятель. И я рассказал. Все. Пока до дому добрались, как раз все я ему и выложил, потому что понял вдруг — не могу больше в себе носить! Кому и расскажешь, если не Фолу? Был бы рядом Ерпалыч…
Эх, Ерпалыч, шаман ты хитроумный, что ж с тобой приключилось-то?
А у самого дома нас поджидал сюрприз. Весело скалясь, виляя хвостом и вообще всячески выражая свою радость по поводу нашего появления.
— Ты что, сбежал? — я присел перед псом на корточки, и серый беглец, вместо того чтобы броситься лизаться, неожиданно кивнул.
Или это мне померещилось?
— Ладно, пошли, Сват-Кобелище, — медленно поднимаясь, я ощутил, что реальность вот-вот снова начнет трещать по швам. — Сейчас домой зайдем, пожрать сообразим…
Я пытался спрятаться в скорлупу привычных, обыденных слов, но получалось плохо.
На лестнице пес обогнал нас и уверенно остановился перед дверью той самой квартиры, куда меня определили Папа с Фолом.
7
За окнами смыкались ранние зимние сумерки, на кухне шкварчала яичница с ветчиной, которую взялся готовить Фол, а Сват-Кобелище бдительно следил за этим процессом, всем своим видом показывая: за вами глаз да глаз нужен, а то вы мне тут нажарите!
Валько-матюгальник ждать ужина не стал.
Ушел.
Трижды облобызав меня на прощанье.
Маленькое электрическое «солнце» под потолком, тепло, уют, дразнящий запах яичницы — чего еще человеку надо? Там, за стенами — снег, темень, жорики с архарами, тенью бродит в лабиринтах подвалов Миня, пропадает невесть где псих Ерпа-лыч, гниют в застенках Ритка с Фимочкой, а здесь — здесь тишина, покой, здесь мой друг Фол, и неизвестно как нашедший меня серый бродяга, и… и надо бы позвонить к себе домой! Есть ли там кто-нибудь? Хотя кому там быть? Разве что Идочке, и то Навряд ли…
Глупо.
И даже более, чем глупо.
Но просто так сидеть в кресле и ждать яичницу я уже не мог, мне не терпелось сделать хоть что-то, а ничего, кроме этого, в сущности, бессмысленного и опасного звонка, я придумать не мог.
Телефон был старый, с потертым и треснувшим диском, толстый шнур от него гадюкой уползал в коридор, где и прятался в нору.
Трубка молчала. Блокиратор? Я прижал трубку к уху поплотнее, зачем-то зажмурился — и мне показалось, что далеко, на пределе слышимости, раздается потрескивание и неразборчивый шелест двух голосов. Ну конечно, блокиратор! Сейчас они наговорятся, скажут друг другу «Пока!», повесят трубки… Я клацнул рычагом, раз, другой, третий… ну гуди же! И в ответ мембрана послушно загудела.
Я ткнул пальцем в диск.
Как он медленно вращается!
Вот сейчас в моей квартире раздастся звонок, противно задребезжит, требуя к себе внимания, Идочка, вздрогнув от неожиданности, поспешит к телефону… Ну пусть она будет дома! Пусть сидит в кресле, или нет, лучше пусть открывает входную дверь, раскрасневшись с мороза и выдыхая облачко пара… Может, она знает, что с Фимой и Риткой? Должна знать!
Я, словно наяву, представил себе эту картину; нет, не картину — картины я не умею, я умею иначе, по-своему, белое на синем, и пенные барашки послушно складываются в слова, слова выстраиваются кажущимся беспорядком фраз, а там, где ; притулились запятые, там обязательно требуется пауза с придыханием, пальцы незримо ласкают клавиши, строка бежит за ; строкой, и вот оно: пухленькая медсестра торопится к верещащему телефону, на ходу инстинктивно оправляя волосы — женщина, брось прихорашиваться, сейчас тебя все равно никто не видит! — а телефон звенит, звенит…
Долго звенит. Я наконец осознаю, что в мое ухо уже, наверное, вторую минуту ползут монотонные длинные гудки, а трубку никто не берет. Потому что Идочку из моей квартиры наверняка выперли, а саму квартиру опечатали! Я тут сижу, абзацы, понимаешь, в голове расписываю, а на самом деле… Щелчок. И запыхавшийся голос Идочки:
— Алло! Да алло же!
— Привет, Идочка! Вы там что, заснули? — первое, что при — ходит мне в голову.
— Нет, я мусор выносила. А тут звонок. Я его еще со двора услышала. (Врет. Честное слово, врет! Не могла она со двора ничего услышать!) Ой, кто это? Это вы, Олег Авраамович?!
— Я, я, Идочка.
— Вы… вы… — сопрано моей сестры милосердия вдруг трескается, пускает жареного петуха, кажется, она вот-вот расплачется прямо в трубку. — Что вы натворили?! Во что вы меня впутали?! Я… я… они меня забрали, допрашивали… А я ведь ничегошеньки не знаю! Я и вас-то совсем не знаю, я же ни при чем, а они… За что вы так со мной?!
— Идочка, ради Бога, не волнуйтесь! Я ничего не натворил! А вы так совсем ни при чем! Ведь они же вас отпустили? Если б я еще понимал, кто — «они»…
— Отпустили-и-и… — на том конце провода слышатся явственные всхлипывания. — Только что ж я теперь… куда я теперь?! С работы выгнали, жить мне негде — а тут еще и привод влепили! Все из-за вас и из-за дружков ваших, и зачем я только с вами связалась?.. Выкинут на улицу, на мороз…
Хлюпанье носом. Ох, утешитель из меня… втравил девку черт знает во что!
— Да живите пока в моей квартире! Зачем вам на мороз-то?!