И потому должны мы поступать, склоняясь к последнему, я хочу сказать, к милостивому решению, а не к первому, которое может навлечь на нас лишь суд и отмщение.
— Но послушайте, Виллиам, — говорю я, — в самое покаяние, как вы раз мне объяснили, входит исправление. А мы никак не можем исправиться. Как же нам покаяться?
— Почему мы не можем исправиться? — говорит Виллиам.
— Потому, — сказал я, — что не можем вернуть того, что добыли разбоем и насилием.
— Верно, — говорит Виллиам, — этого мы сделать не можем, ибо не можем узнать, кто собственники награбленного.
— Что же, в таком случае, делать с нашим богатством, — сказал я, — следствием грабежа и разбоя? Сохраним мы его — мы останемся разбойниками и ворами, а если бросим его, то тоже поступим несправедливо, ибо не сможем возвратить его законным собственникам.
— Ну, — говорит Виллиам, — ответ на это короток. Отказаться от того, что имеем, это обозначает бросить его тем, кто на него не имеет прав, и лишить себя богатства, не сотворивши тем добра. Поэтому должны мы беречь его тщательно и твердо, творя с его помощью добро, какое сможем. И кто знает, какую возможность предоставит нам провидение сотворить благодеяние хотя бы нескольким из тех, кому мы причинили вред? Потому, по меньшей мере, должны мы предать все в руки господни и двинуться далее. И, без всякого сомнения, наш долг — уйти в какое нибудь безопасное место и ожидать господней воли.
Это решение Виллиама действительно вполне удовлетворило меня, как, правда, и то, что все, что он ни говорил, всегда бывало надежно и правильно.
И вот вышло, что господь соблаговолил сделать Виллиама всем для меня.
Потому однажды вечером, как велось, потащил я Виллиама в поля много торопливее обычного. И там я рассказал ему смятение моего разума, как страшно искушал меня дьявол, и что я должен застрелиться, ибо не могу вынести тяжести, которая гнетет меня.
— Вот, — сказал я, — всю ночь снились мне ужасные сны, а особенно снилось мне, что за мною явился дьявол и спросил, как меня зовут, и я отвечал ему. Тогда он спросил меня, какой был мой промысел. «Промысел? — говорю я. — Я вор, негодяй по призванию. Я пират и убийца и заслуживаю виселицы». — «Верно, верно, — говорит дьявол, — заслуживаете. И вы тот человек, которого я ищу, и потому ступайте за мной». Тогда я ужасно испугался и закричал так, что сам проснулся. С того самого времени я пребываю в ужасных мучениях.
— Превосходно, — говорит Виллиам, — теперь давай мне пистолет, о котором ты только что говорил.
— Зачем? — говорю я. — Что ты с ним сделаешь?
— Сделаю с ним! — говорит Виллиам. — Да тебе незачем самому убивать себя. Я буду вынужден сделать это за тебя. Да ты ведь чуть было не погубил нас всех.
— Что ты хочешь сказать, Виллиам? — сказал я.
— Сказать! — сказал он. — Нет, что ты хочешь сказать, если кричишь со сна: «Я вор, я пират, я убийца, я заслуживаю виселицы»? Да ты этим всех нас погубишь. Хорошо, что голландец не понимает по английски. Коротко говоря, я должен застрелить тебя, чтобы самому спастись. Ну же, — говорит он, — давай пистолет.
Признаюсь, что это ужаснуло меня совсем, и я стал понимать, что действительно, будь поблизости меня кто нибудь, понимающий по английски, я бы погиб. С того времени мысль о том, чтобы застрелиться, покинула меня, и я обратился к Виллиаму.
— Ты совершенно смущаешь меня, Виллиам, — сказал я. — Да, я опасен, и небезопасно водить со мною общество. Что мне делать? Я выдам вас всех.
— Брось, брось, друг Боб, — говорит он. — Я со всем этим управлюсь, если ты послушаешь моего совета.
— А что это за совет? — сказал я.
— А что это за совет? — сказал я.
— Весьма простой, — говорит он, — когда в следующий раз ты будешь разговаривать с дьяволом, то говори немного потише, не то мы все погибнем, и ты тоже.
Это испугало меня, я должен признаться, и немного утихомирило смятение моего духа.
Речь Виллиама принесла мне много удовлетворения и очень сильно успокоила меня, но сам Виллиам с тех пор очень тревожился из за того, что я говорю во сне, и всегда старался ночевать в одной комнате со мною и не оставлять меня на ночлег в домах, где понимают по английски хотя бы одно слово.
Как бы то ни было, впоследствии подобных случаев не бывало, ибо я стал теперь много спокойнее и решил в будущем жить жизнью, совсем отличной от той, которой жил. Что до бывшего у меня богатства, то смотрел я на него, как на ничто. Я решил сберечь его для того, чтобы творить правосудие, какое даст мне сотворить господь. И представившаяся мне впоследствии чудесная возможность потратить часть моих богатств для спасения разоренной семьи, которую я когда то ограбил, стоит того, чтобы рассказать о ней, если в этом отчете останется место.
Принявши подобное решение, я стал несколько спокойнее духом. И вот, после трех месяцев нашего пребывания в Бассоре, распродав часть товаров, но, сохранивши большое их количество, мы, сообразно с указаниями голландца, наняли лодку и двинулись вверх по реке Тигру или, вернее, Евфрату к Багдаду или Вавилону. Был у нас с собою весьма значительный груз товаров, и потому мы оказались там важными особами, и повсюду нас принимали с почтением. В частности, было у нас сорок две кипы различного рода индийских тканей, шелка, муслина и тонких ситцев . Было у нас пятнадцать кип превосходных китайских шелков и семнадцать тюков или кип пряностей, — в частности, гвоздики и мускатного ореха, — и другие товары. Нам предлагали купить нашу гвоздику за наличные, но голландец советовал нам не выпускать ее и сказал, что лучшую цену получим мы в Алеппо или на Леванте . Так собрались мы для караванного пути.
Мы скрывали, как только могли, что у нас есть золото и жемчуг, и потому продали три или четыре тюка китайских шелков и индийского миткаля, чтобы иметь деньги на покупку верблюдов и на уплату пошлин, взимаемых во многих местах, и на пропитание в пути через пустыню.
Совершал я этот путь, оставаясь равнодушным до последней степени к моим товарам и богатству и веруя, что раз собрал я все это разбоем и насилием, то господь повелит, и все будет отнято у меня тем же путем. И я поистине могу сказать, что, полагаю, обрадовался бы, случилось подобное. Но подобно тому, как был надо мною всеблагой покровитель, так же был у меня и верный дворецкий, советчик, товарищ, и не знаю, как еще лучше назвать его, который служил мне проводником и лоцманом, и руководителем, и всем на свете и заботился и обо мне и обо всем, что имелось у нас. И, хоть никогда не бывал он в этой части света, все же взял на себя заботу обо всем. Приблизительно в пятьдесят девять дней прибыли мы из Бассоры в устье реки Тигра или Евфрата, через пустыню и через Алеппо, в Александрию, или как мы называем ее, Скандерун на Леванте.
Здесь Виллиам и я, и двое других наших верных товарищей заспорили о том, что нам делать. И здесь Виллиам и я решили отделиться от двух остальных, так как они решили отправиться с голландцем в Нидерланды на каком то голландском корабле, который как раз в то время стоял в гавани. Виллиам же и я решили отправиться на Морею , которая в то время принадлежала венецианцам , и поселиться там.
Мы поступили, правда, мудро, что скрыли от них наше направление, раз решивши расстаться с ними. Все же мы выполнили указания старого лоцмана, как писать ему в Голландию и в Англию, чтобы в случае чего узнать, что с ним, и пообещали сообщить ему, как писать нам. Мы выполнили это впоследствии, как выяснится в соответствующее время.
После того, как те уехали, мы еще некоторое время оставались здесь.