Сейчас мною владели совсем иные чувства, чем сутки назад, когда я здесь же, в гостиной, приближался к Бассет с теми же намерениями, как теперь к Анджеле, а именно затащить девицу в укромный уголок в саду.
Как я говорил Таппи, я всегда обожал Анджелу, и прогуляться с ней для меня одно удовольствие.
Едва на нее взглянув, я понял, что ей как воздух нужны моя поддержка и утешение.
Честно сказать, ее вид меня поразил. В Каннах это была истинная юная англичанка в своем лучшем воплощении, счастливая, полная жизни и искрящегося веселья. Теперь лицо у нее побледнело и осунулось, как у центр-форварда девчачьей хоккейной команды, которой чуть не перебили ногу да еще и наказали за подсечку. В любой нормальной компании ее вид тотчас привлек бы всеобщее внимание, однако в Бринкли-Корте царил такой мрак, что никто на нее и не взглянул. Я бы не удивился, если бы дядя Том, скукожившийся в своем углу в ожидании конца света, упрекнул Анджелу в разнузданной веселости.
Я приступил к делу со свойственной мне непосредственностью:
— Привет, Анджела, привет, старушка!
— Привет, Берти, дорогой.
— Рад, что ты наконец вернулась. Я по тебе соскучился.
— Правда, дорогой?
— Конечно. Не хочешь прогуляться?
— С большим удовольствием.
— Мне надо так много тебе сказать, однако разговор не для посторонних ушей.
В этот момент старину Таппи поразил приступ какой-то болезни, вроде падучей. Он сидел неподалеку от нас, рассеянно глядел в потолок, а тут вдруг затрепыхался, как пойманный на крючок лосось, и опрокинул столик, на котором стояли ваза, блюдо с ароматической смесью из сухих цветочных лепестков, две фарфоровые собачки и лежал томик рубай Омара Хайяма в мягком кожаном переплете.
Тетя Далия издала испуганный охотничий клич. Дядя Том, видимо, решил, что светопреставление уже началось, и внес в него свою лепту, вдребезги расколотив кофейную чашку.
Таппи начал извиняться. Тетя Далия с предсмертным вздохом заверила его, что ничего страшного не случилось. Анджела бросила на Таппи надменный взгляд, будто принцесса, удивленная неловкой выходкой плебея, и мы с ней вышли за дверь. Я повел ее в парк, усадил на скамейку, сел рядом и приготовился действовать по разработанному мною плану.
«Однако, — подумал я, — прежде чем приступить к делу, стоит непринужденно поболтать. Нельзя же так, сплеча замахнуться на столь деликатную тему». И сколько-то времени мы говорили о том о сем. Анджела объяснила, почему она так долго гостила у Стретчли-Баддов. Оказывается, Хилда Стретчли-Бадд попросила Анджелу помочь с устройством завтрашнего бала для слуг, и Анджела не могла ей отказать, поскольку весь штат домашней прислуги Бринкли-Корта тоже должен был присутствовать на празднике. Я сказал, что веселая пирушка как нельзя более кстати: поможет Анатолю развеселиться и выбросить из головы черные мысли. Анджела ответила, что Анатоль не собирается идти на бал. На все уговоры тети Далии он только печально качал головой и твердил, что хочет вернуться в родной Прованс, где его оценят по достоинству.
Мы грустно помолчали, и Анджела сказала, что трава мокрая и лучше вернуться в дом.
Это, разумеется, совсем не входило в мои планы.
— Нет, подожди. С тех пор как ты приехала, мы так и не поговорили.
— Я испорчу туфли.
— Положи ноги мне на колени.
— Идет. Можешь растереть мне лодыжки.
— С большим удовольствием.
Таким образом мы переключились на другие темы и несколько минут вели бессвязный разговор, который постепенно иссяк. Я промямлил что-то насчет живописной тишины, царящей в сумерки, мерцания звезд, блеска воды в озере, и Анджела мне поддакнула. В кустах перед нами что-то зашуршало, и я сказал, что это, наверное, ласка, и она вяло проронила: «Да, наверное». Несомненно, мысли ее витали где-то далеко. И я решил не терять больше времени.
— Анджела, старушка, я слышал, у вас случился небольшой скандальчик. Похоже, теперь свадебные колокола не прозвонят?
— Не прозвонят.
— Это окончательно?
— Да.
— Ну, старушка, если хочешь знать мое мнение, то невелика потеря. Думаю, ты счастливо отделалась. Не понимаю, как ты могла так долго терпеть этого Глоссопа. Ни рыба ни мясо, тряпка, а не человек. А вид-то какой — настоящая свиная туша. Мне жаль ту дурочку, которая свяжет свою жизнь с этим боровом.
Я коротко презрительно хохотнул.
— А я думала, вы друзья, — сказала Анджела.
Я снова хохотнул, на этот раз еще презрительнее:
— Друзья? Ничего подобного. Конечно, я с ним учтив, но назвать его своим другом? Никогда. Клубное знакомство, не более того. К тому же мы с ним учились в школе.
— В Итоне?
— Ну что ты. Таких, как он, у нас в Итоне не держали. Я говорю про начальную школу. Как сейчас помню, он был неряха и грубиян. Вечно в грязи и чернилах, никогда не мылся. Настоящий изгой, никто не хотел с ним знаться.
Я умолк. Мне было сильно не по себе. Говорить такие гадости о закадычном друге, которого я люблю и ценю — когда он, конечно, не завязывает веревки с кольцами и не заставляет меня нырять в бассейн в полной вечерней выкладке, — само по себе уже мука мученическая, к тому же еще я, по-моему, ничего не добился. Дело оказалось дохлое. Анджела сидела, уставясь в кусты, и молчала как рыба. Мои гнусные выпады и мерзкую клевету выслушала совершенно невозмутимо, даже бровью не повела.