* * *
Буран продолжался. Ветер подхватывал падающие с небес снежинки, разгонял их, словно стрелы, уносил куда-то в дальние края, а вместо них приносил другие, точно такие же, и катил их по снегу, складывая в высокие белые барханы. Между двумя такими горками, склонив голову к зажатому снегом телу, стояла гнедая лошадь, и именно ее Олегу было жальче всего. Привыкшая к полным яслям и душистому сену, навьюченная, с торбой на морде — как она выживет в морозной зимней степи? За себя ведун ничуть не беспокоился — ведь ему было тепло и покойно. И вроде бы даже сытно — во всяком случае, голода он больше не ощущал.
Поддернув подол и осторожно переступая через снежные заносы, к нему подошла высокая стройная женщина с бледным, четко обрисованным лицом, словно вырезанным мастером из слоновьей кости. Тонкий точеный нос, туго обтянутые кожей скулы, глубоко посаженные черные глаза, уши скрыты копной пышных смолистых волос.
— Здравствуй, ведун Олег, — еле заметно сместив уголки губ, улыбнулась она.
Над ее ладонью взвился вихрь, вспыхнул и сложился в легко различимые очертания человеческого черепа, окованного серебристым металлом. Видение наполнялось красками, обретало объем. Однако череп продолжал меняться. Его очертания снова поплыли, как воск под лучами солнца. Верхняя часть провалилась, оставив пустоту, стенки покрылись рельефным узором — и оказалось, что гостья держит перед ним небольшую серебряную чашу на короткой ножке. А внутри, вспыхивая рубиновыми искрами, переливается тягучая жидкость.
— И ты здравствуй, прекрасная Мара, — кивнул богине смерти Олег. — Похоже, мне пора в новый путь?
— Я всё слышу… — Богиня отвела свой взор от чаши и вперила его в Середина.
— Разве я сказал что-то обидное?
— Нет, — покачала головой женщина. — Нет. Я всё слышу, ведун. Всё, что только есть в вашем мире. И только ты называешь меня прекрасной.
— Не может быть…
— Только ты, — покачала она головой. — По-разному меня люди кличут.
— По-разному меня люди кличут. Темная Божиня, Ледяная Богиня, Погибель Ледяная. Убийцей называют безжалостной, и даже проклятой стервой. И только ты называешь меня прекрасной. Ты знаешь, как приятно женщине, когда хоть кто-то ценит ее красоту?
— Теперь я навсегда стану твоим, — напомнил Олег. — И ты сможешь слышать это постоянно. Целую вечность.
— Нет, не услышу, — брезгливо сморщила губы богиня. — Все, кто переходит Калинов мост, перестают поминать меня вообще. Согласись, ведун, это странно. Смертные боятся меня, пока обитают в этом мире, — но совершенно перестают опасаться, когда переходят в мое царство, под полную мою власть. Почему?
— Может быть, ты слишком редко бываешь в своих владениях? — предположил Середин.
— Да, у меня достаточно хлопот здесь, чтобы тратить время на тот мир, — согласилась Мара. — Эту землю я слушаю всегда, а свою — очень редко. Хотя нет: свое царство я не слушаю никогда. Я правлю там — но мне нечего там делать.
Окованная серебром чаша стала терять свои очертания, потекла с руки Мары белесым мороком и растаяла.
— Что ты делаешь, красивейшая из богинь? — не понял Олег.
— Я слушаю, — кивнула женщина. — Тебя.
— Ты так красива, богиня, что, знай об этом люди, любой мужчина всегда стремился бы к смерти, лишь бы хоть миг созерцать твое лицо, — горячо заговорил Олег. — Я сказал тебе об этом при нашей первой встрече и готов повторить эти слова. Ты невероятно красива. Невероятно даже для богини.
— Да, — качнула головой Мара. — Я красива. Вспоминай об этом почаще.
Она развернулась и пошла прочь,
— А я… — растерянно развел руками Олег.
— Если я заберу тебя к себе, — отозвалась через плечо богиня, — то уже никогда не услышу твоих слов. А мне нравится их слышать, ведун. Могу я позволить себе одну маленькую слабость?
— А-а-а… — Середин посмотрел на тело у ног гнедой, на богиню, опять на лошадь. — А-а… я что? Я что теперь, призрак, что ли?
— Да, совсем забыла спросить, — оглянулась Мара. — Что слаще всего льется у твоего врага?
Легкие прорезало нестерпимой болью, судорога сложила пополам — Олег исступленно закашлялся, перевернулся на живот, опять закашлял, извергая из легких куски изрядно обтаявшего снега, поднялся на четвереньки, закачался. Перед глазами плыли розово-черные круги, никак не желающие складываться в картину окружающего мира. Но уже через миг он ощутил жгучий холод и вместе с ним обрел способность к равновесию.
— Мамочка моя, что это было… — пробормотал ведун, поднялся на ноги и первым же движением сдернул у гнедой с головы торбу. Встряхнул: она была пустая. — Ква… — сглотнул Олег. — Это, значит, сколько же я пролежал? Ни себе чего… Воистину, милость прекраснейшей из богинь не знает границ. Ее маленькие слабости стоят целого мира.
Он тряхнул головой, окончательно приходя в себя, огляделся — хотя, кроме снежной пелены, все равно ничего не увидел, погладил гнедую по морде:
— Хорошая моя. Испугалась, наверное? Не бойся, мы с тобой не расстанемся ни за что… — И тут в памяти его всплыл последний вопрос Ледяной Погибели. — Слушай, подруга, а что слаще всего льется у нашего врага?
И тут же замер, осененный вспышкой озарения: