Несколько месяцев спустя трусиков стало недостаточно. Я купила летнее платьице – короткое, яркое. Он примерил его. Я рассмеялась и трахнула его прямо в платье, лишь слегка сожалея о том, что его бедра стройнее, а ноги – лучше, чем у меня.
…
После работы А2 всегда ждал меня дома. Он садился, закинув руки на спинку, а я зубами расстегивала его джинсы.
– Давай сходим на распродажу, – сказал он как-то в выходные. Мне не пришлось спрашивать, кому мы будем покупать вещички. Вскоре несколько коротеньких хорошеньких платьишек присоединились к трусикам, лежащим в его комоде.
Я знала, что у него есть другая женщина. Он сказал мне еще до того, как мы стали спать вместе. Я, возможно, запудрила себе мозги тем, что эти отношения почти закончились, поскольку она жила в другом городе в нескольких часах езды от него и, насколько я знала, всегда скверно с ним обращалась. Но однажды он поехал навестить друзей в тот город, где жила она. Несколько дней я сопротивлялась соблазну ключа, оттягивавшего своим весом мой карман, но в конце концов все же не устояла. Я перерыла весь его дом в поисках свидетельств ее присутствия: электронные письма, фотографии. Одна из них просто разбила мне сердце: ее роскошное лицо, широко улыбающееся, и розовая атласная пижама, расстегнутая до пупка. Я нашла ее имя, номер телефона и позвонила ей. Трубку никто не взял. Я оставила сообщение на автоответчике: «Это подруга А2, я просто хотела поговорить с вами – не беспокойтесь, это не срочно».
…
Я перерыла весь дом в поисках электронных писем и фотографий его любовницы. Одна из фотографий просто разбила мне сердце.
Она перезвонила.
– Алло, – произнесла усталым тоном.
Трудно было удержаться, чтобы не завопить. На моей шее запульсировала жилка.
– Вы знаете, кто я? – спросила я.
– Я о вас слышала, – ответила она.
Я рассказала ей обо мне и А2. Она восприняла все очень спокойно.
– Спасибо, – сказала под конец.
Через день после его возвращения я, как обычно, воспользовалась его ключом, чтобы войти, но он оказался не в душе.
Он ждал меня. Я ее расстроила, сказал он. Какое я имела право так поступать?
Я не ответила. Меня трясло от гнева. А что, для ревности должны быть какие-то особые права?!
Один из преподавателей в школе, где я училась, как-то провел с девочками нашего класса беседу о браке. На примере своей семейной жизни. «Любовь – это решение», – объявил он целому классу гормонально заряженных девчонок-подростков. Мы расхохотались. Любовь – это вовсе никакое не решение. Фильмы и песни говорили нам совсем о другом! Любовь – это сила, это дар. Мы были в том очаровательном возрасте, когда можно отсосать у лучшего друга своего брата в собственной спальне и продолжать верить в единственную истинную любовь.
…
Любовь – это решение. Ты должна открыть дверь, прежде чем кто-то сможет войти.
Потом я влюбилась в парня, который делал мне больно. Постепенно я пришла к точке зрения своего учителя. Ты должна открыть дверь, прежде чем кто-то сможет войти. Конечно, нет никакой гарантии, что ты сможешь контролировать себя – после того, как он войдет, пусть и не совсем логично, но это понятно.
Контроль над собой – вот о чем я думала. Но первая ревность так же точно порвала меня на куски, как и первая любовь. А2 и я ссорились и трахались, потом трахались и ссорились, потом стали ссориться больше, а трахаться меньше.
И даже когда у нас был секс, он стал другим. Когда-то он надевал женские трусики и перегибался через край дивана. Смеясь, я секла его по заднице хлыстиком для верховой езды. Через пару минут мы бежали в ванную, где он возбужденно приспускал трусы и вглядывался в зеркало. Если мне не удавалось отпечатать рисунок ткани на его коже, мы возвращались в комнату и начинали сначала.
Теперь же я просто секла его до тех пор, пока кожа его не вспухала и на ней не выступали пятнышки крови. Пока он не просил меня остановиться.
В те времена, когда мы делили ложе, А2 спал, обвив меня руками. Я брыкаюсь и сражаюсь во сне с простынями и одеялами, он сдерживал меня. Всякий раз, как его рука оказывалась на моем животе, я просыпалась, дивясь не только его неподвижности (во сне он был не намного спокойнее, чем когда бодрствовал), но и отсутствию у него инстинкта самосохранения. Тело – оно такое беззащитное: выживание нашего вида зависит от того, что находится под кожей, а не от тысячи шипов, выращенных на ней. Я могла бы сделать ему больно в любой момент, пока он спал. Если бы он повернулся, подставив мне свой позвоночник, я могла бы на него напасть.
…
Первая ревность так же точно порвала меня на куски, как и первая любовь.
И вот однажды я проснулась до будильника и обнаружила за раздвинутыми занавесками совершенно серое утро. Услышав вздох и думая, что он проснулся, я повернулась к нему. Он все еще нежился в сумерках сна, и его длинные руки были засунуты под съехавшую подушку под каким-то странным углом.
– Зачем ты так прячешь под нее ладони? – спросила я, потому что локти его торчали наружу, а кисти зарылись в постельное белье.
– Чтобы ты их не откусила, – пробормотал он и заснул еще крепче. Первый утренний скворец завел свою песенку на дереве за окном.