Тут у меня в голове части головоломки стали складываться в цельную картинку. Не сразу, а когда я вернулась в Мадрид и мы с Эли начали размышлять. Я подсчитала и сделала тот единственный вывод, мама, который все объяснял. Эли тогда посмотрела на меня и сказала, что это похоже на правду, потому что все сходится.
Эли тогда посмотрела на меня и сказала, что это похоже на правду, потому что все сходится.
Мой отец и понятия не имел, что я его дочь. Я подумала, что в разговоре с ним ты, скорее всего, уменьшила мой возраст на год. Или хотя бы на несколько месяцев. И у меня был другой отец, которого я не любила и, что еще хуже, который не любил меня. Абсолютно. Теперь-то мне ясно почему, и еще я поняла: ты совершила настоящее самопожертвование, выйдя замуж за человека, которого не любила, только ради меня. Чтобы отблагодарить тебя, я пообещала не выдавать твой секрет, и то же самое обещала Эли. Она спросила, почему я не хочу поговорить с тобой. Я ответила, что, как мне кажется, ты предпочитаешь, чтобы я ничего не знала об этой истории. Что хочешь, чтобы все оставалось так, как есть. И что я должна уважать твое право на молчание.
Я не испытывала никаких особых чувств к Антони, но, наверное, могла бы его полюбить, думаю, он был бы хорошим отцом, это я поняла сразу, как только с ним познакомилась. Ладно, похоже, я тут слишком разболтался, не говори Долорс, что я тут столько всего нарассказывал, — так он закончил свой полупьяный монолог. Я была в шоке и поэтому испуганно сказала: конечно, не скажу.
Есть вещи, о которых только подозреваешь, а есть такие, что сразу видны насквозь, настолько они прозрачны. То, что Жофре — настоящий сукин сын, я поняла сразу, но было поздно, потому что Леонор уже втрескалась в него без памяти, и не стоило настраивать ее против него. Ты ведь не знаешь, мама, что, хоть я и лесбиянка, меня угораздило связаться с этим типом, сама не знаю, как это вышло, наверное, из-за того, что он слыл интеллектуалом, а они тогда были в моде, так что после пары-другой сигарет с травкой мы оказались на диване у меня дома и вытворяли такие вещи, которых я давным-давно не делала с мужчинами. После чего Жофре сообщил, что я женщина его мечты, и мне пришлось возразить, что это невозможно, что я люблю только женщин, а сегодняшние игры — это всего лишь идиотский эксперимент, только он мне не поверил и решил использовать Леонор, чтобы вызвать во мне ревность. Когда я это обнаружила, девочка уже была от этого типа без ума — потому что моя сестрица не видит дальше собственного носа — и смотрела на него с обожанием. Я просила оставить ее в покое, а в ответ услышала: ни за что, пока я к нему не вернусь. Вот тогда я малодушно попросила товарищей по партии направить меня в Мадрид. Я не хотела стать свидетельницей того, как будут развиваться их отношения, пока он ее не бросит, но, к моему величайшему удивлению, Жофре не сделал этого, потому что отлично раскусил характер Леонор и понял, что другой такой дурочки ему не найти. Стало быть, я предупредила твоего будущего зятя, чтобы он помалкивал о том, что было между нами, потому что, кроме всего прочего, не хочу, чтобы бедная Леонор поняла, что он получил ее всего лишь в качестве утешительного приза. Еще я сказала Жофре, что если он не послушает моего совета, то добьется одного: сестра разругается и с ним, и со мной, потому что она не уверена в себе и ревнива.
Видишь, мама, у всех у нас свои секреты. Секреты, за которые мы цепляемся, как за спасательный круг, чтобы не утонуть в бурной реке жизни. Секреты вроде моего или вашего с Антони, который ты надеялась унести с собой в могилу. Уверена, что ты прихватила еще парочку-другую тайн, потому что в последнее время подозрительно много смеялась. Поди узнай теперь, из-за чего!
Я хотел бы не плакать, бабуля, потому что знаю — тебе бы это не понравилось, ведь ты так меня любила, и тебя расстроило бы, что я плачу. Достаточно того моря слез, что наплакали мама, Сандра и Фуенсанта, хорошо бы сейчас иметь под рукой ту пачку бумажных платков, что лежит в столовой. К концу похорон там точно не осталось бы ни одного.
Я хотел бы не плакать, потому что в последние дни перед смертью ты то и дело смеялась, и я думаю, тебе больше понравилось бы, если бы я тоже смеялся. Еще тебе нравилось, когда я разговаривал с тобой о коте — надо же, как он тебя околдовал, прямо удивительно, когда я рассказал об этом сокурсникам, они просто обалдели.
Еще тебе нравилось, когда я разговаривал с тобой о коте — надо же, как он тебя околдовал, прямо удивительно, когда я рассказал об этом сокурсникам, они просто обалдели. И сказали, что это ненормально, когда восьмидесятипятилетняя старуха одержима виртуальным котом, которого все друг другу посылают по «мылу», а я ответил, что у тебя ярко выраженные способности к информатике и ты наверняка научилась бы обращаться с компьютером, если б поставила перед собой такую цель, потому что ты, бабушка, очень умная и образованная. И я пытался тебя научить, бабуля, Бог тому свидетель, но ты не захотела, поскольку влюбилась в этого несчастного кота. Что поделаешь! Да и в любом случае сейчас поздно об этом говорить.
Я не видел до этого ни одной смерти и, надеюсь, следующую увижу еще не скоро. Конечно, я прекрасно понимаю, что смерть — естественное завершение жизни, что одно неизбежно связано с другим, что все мы умрем, и все такое, но в тот момент у меня душа замерла, уж ты мне поверь. Я не плакал. И мама, которая обычно пускает слезу по любому поводу, тоже не плакала. Все произошло так необычно — мы были с ней вдвоем в комнате — и совершенно неожиданно, за час до этого дыхание у тебя вдруг изменилось, а потом наступило мгновение, когда ты словно сознательно решила, что это будет твой последний вздох. Ты взглянула на стену, словно прикидывала расстояние до нее от кровати, чтобы перебраться туда, потом широко раскрыла глаза, втянула в себя воздух и… все. Все было кончено. Мы с мамой молча смотрели на тебя, ожидая какого-нибудь знака, который свидетельствовал бы, что ты еще жива. Напрасно. Глаза у тебя были открыты и казались стеклянными или как у восковых фигур. Я подошел и закрыл их.