Она мысленно перекрестилась: какая дерзость — и всего-то из-за десятка книжек. Она всегда теряла голову при виде книг, и Эдуард вечно пилил ее за это, недовольный, что она слишком много читает, — мужу не нравилось, что жена уделяет ему меньше времени, чем ему хотелось бы. Конечно, так стало, когда она постарела, точнее, когда в ее жизни не осталось ничего, кроме детей и мужа. Потом она перестала обращать внимание на его ворчанье и, раскрывая книгу, говорила, что и не подумает бросать чтение, потому что любит это занятие больше всего на свете. И Эдуард отправлялся гладить выстиранное белье.
Как же Эдуард последних лет отличался от того Эдуарда, которого она знала в молодости! Долорс помнит длинные и нудные вечера в доме хозяина фабрики, — зимой, по воскресеньям, — она, разряженная по такому случаю в пух и прах, сопровождала отца, ах, что за очаровательная девушка, нахваливала ее будущая свекровь, как только они входили, небось вовсю уже крутишь с парнями, красавица? Долорс отвечала: нет, сеньора, а про себя думала: конечно кручу, да побольше других, хотя к тому, что происходило между ней и Антони, совсем не подходило слово «крутить», — это было совсем другое.
Как же Эдуард последних лет отличался от того Эдуарда, которого она знала в молодости! Долорс помнит длинные и нудные вечера в доме хозяина фабрики, — зимой, по воскресеньям, — она, разряженная по такому случаю в пух и прах, сопровождала отца, ах, что за очаровательная девушка, нахваливала ее будущая свекровь, как только они входили, небось вовсю уже крутишь с парнями, красавица? Долорс отвечала: нет, сеньора, а про себя думала: конечно кручу, да побольше других, хотя к тому, что происходило между ней и Антони, совсем не подходило слово «крутить», — это было совсем другое. Хозяйка все не унималась, ах, тебе надо поздороваться с Эдуардом, и громко звала: Эдуард, Эдуард! Тот подходил, протягивал безжизненную руку и слегка наклонял голову, отчего бы вам не пойти поболтать о своем, настойчиво гнула свое хозяйка дома. О каком таком «своем», недоумевала девушка, нет у них с Эдуардом ничего «своего», что у них вообще может быть общего, ведь они и не знакомы толком, этот серьезный юноша с бледной кожей навевал на нее тоску, она не знала, ни о чем разговаривать с ним, ни как себя вести, он — тоже, они сидели один подле другого на стульях в дальнем конце гостиной, а хозяева дома, все их дальние и близкие родственники и остальные гости смотрели, что они делают: улыбаются друг другу или, может, уже объясняются друг другу в любви. Долорс помнит весь ужас этих визитов, когда не знаешь ни как сесть, ни что делать, ни о чем говорить с этим юношей. Наконец она решила испытать судьбу: вы любите читать? — спросила девушка, Эдуард еще больше побледнел, и у него сделалось такое лицо, будто он увидел перед собой инопланетянина, кое-что читаю, да, но мне больше нравится играть в теннис, а вам? Долорс время от времени играла в теннис, интуиция подсказала ей, что следует остановиться на этой теме, потому что с литературной беседой тут ничего не выйдет. Словом, они начали обсуждать правила игры и теннисистов, Эдуард хорошо в этом разбирался, в итоге он разразился пространным и вдохновенным монологом, а Долорс притворилась, что внимательно его слушает, все вокруг перешептывались: глядите, как она на него смотрит, сразу видно, увлечена, а он-то как разговорился. Позднее Долорс поняла, почему Эдуард стал с ней таким разговорчивым. Просто его мать — ее свекровь — не давала ему и рта открыть. Свекровь никому не давала и слово вставить, она привыкла быть единственной королевой праздника и по любому поводу всегда имела что сказать.
С Антони слова были лишними. В следующий раз, когда Долорс вошла в его дом с корзинкой — в ней все еще перекатывалось несколько каштанов, собранных накануне, — он спросил, не желает ли она воды или, может быть, молока. Это предложение дорогого стоило. У себя дома она привыкла, что молоко на кухне есть всегда, но в доме рабочего в первые послевоенные годы оно оставалось предметом роскоши. Еще есть вино, продолжал он, явно волнуясь, возможно, вы предпочтете его? Позднее Антони уверял, что предложил вино только потому, что она так и не ответила, хочет ли молока, чем привела молодого человека в некоторое замешательство. Идея с вином Долорс понравилась. Хорошо, я согласна, к великому удивлению хозяина, ответила девушка. Извините, я думал, вы не пьете… Я действительно никогда его не пила, но сегодня хочу попробовать. Несколько мгновений он пристально смотрел на нее, затем ушел за бутылкой вина — того, что обычно пьют рабочие, которые не называют его ни хорошим, ни плохим, поскольку другого все равно купить не могут. Это было просто вино — и все. Так они совершили еще один опасный виток вокруг пламени: Долорс, никогда до этого не пробовавшая спиртного, не знала, каково вино на вкус, и понятия не имела, что с ней станет от одного стакана… Отец, конечно, употреблял вино, но только за едой и очень умеренно.
Долорс вновь рассмеялась, больше не в силах сдерживаться. Вино ударило ей в голову уже после пары глотков.
Она отлично помнит его вкус, чистый спирт, как показалось ей тогда. Ужасная гадость, решила она и вернула стакан Антони, простите, но… Ничего страшного, сказал он, забирая его, я допью. Молодой человек накрыл стакан тарелкой и поставил в угол кухни, сейчас никто так не делает, а тогда это было нормой, когда на столе нет хлеба, то и одна крошка — целое сокровище.
Кажется, Марти и его друг выходят из комнаты. Зайдут они в столовую или Дани сразу уйдет? Долорс услышала, как хлопнула входная дверь, значит, Марти остался один, отсюда его не видно, но она хорошо представляет себе, как он неподвижно стоит, прислонившись к стене или дверям, витая мыслями в облаках — облаках, которые окутывают тебя, стоит выпустить из объятий того, кто заставил звучать в твоей душе тысячи колоколов, облаках, сотканных из самых противоречивых ощущений, смущающих твою совесть. Она тоже так стояла, прислонившись к дверям, — правда, не возле дома Антони, а возле своего — прежде чем войти.