Долорс смогла-таки встать на ноги без чужой помощи. Браво, теперь она может сесть. Если бы здесь сейчас оказалась та женщина, которой велели за ней присматривать, она бы прибежала и начала бы причитать: что это вы затеяли, сеньора Долорс, совсем разум потеряли, на что старуха раздраженно ответила бы: вот уж кто точно утратил рассудок, так это вы, Фуенсанта, — это ж надо дать такое имечко! Фуенсанта — дочь ее бывшей служанки, той, что приехала с юга на заработки, а через некоторое время пристроила на свое место дочь; та, как и ее мать, не просто прислуживала, но и шпионила за Долорс. Как-то раз она застукала Фуенсанту, когда та подробно докладывала Терезе по телефону обо всем, что делала хозяйка дома. Да что вы себе позволяете, кричала вне себя от гнева Долорс, моя жизнь — это моя жизнь, и она никого не касается, а уж в последнюю очередь — моих дочерей. А ваше дело — грязь убирать, и больше никаких дел у вас тут нет! В тот день она ужасно разозлилась и хотела выставить Фуенсанту вон, но, увы, не могла, потому что не она ей платила, однако, когда в конце недели приехала Тереза, Долорс потребовала уволить нахалку. Фуенсанта молча сновала по дому с глазами, полными слез, которые демонстративно принималась утирать при приближении Долорс, — кажется, до нее дошло, что на сей раз у хозяйки действительно лопнуло терпение. Ах, мама, не сердись ты так, мы переживаем за тебя и поэтому спрашиваем Фуенсанту, как у тебя дела, что в этом плохого. Ты ведь тоже интересуешься у моей подруги и у Жофре, как поживает Леонор или я, верно? У Жофре — нет, автоматически ответила Долорс, Тереза коротко рассмеялась, и на какое-то мгновение они почувствовали себя сообщницами. Теперь Долорс ощущала себя виноватой, бедная Фуенсанта, служанка всего лишь присматривает за ней, должно быть, даже любит, а она ее обидела. Бедняжка! Долорс не знала, как загладить вину, не прося при этом прощения, потому что не умела этого делать, тем более — извиняться перед Фуенсантой, которая, что ни говори, мало чем отличалась от служанок прошлых времен в переднике и наколке. Целое воскресенье она маялась, голову себе сломала, но так и не нашла достойного выхода.
В комнате Марти все затихло. Теперь они разговаривают шепотом — наверное, клянутся друг другу в любви, — ах, такие клятвы легко уносятся прочь ветром, они ничего не значат, хорошо еще, что этот Дани выглядит славным парнем, но все-таки он здорово старше Марти, и Долорс боится, что он разбередит мальчику душу, а потом все ему быстро надоест и ее внук получит от жизни первый щелчок.
Она все-таки собрала немного каштанов, и Антони замер, уставившись на них. Хотите? — поспешно спросила Долорс. Нет-нет, ответил он. Молодой человек был нарядно одет и тщательно выбрит, проходите, пожалуйста, это, конечно, не такой большой дом, как у вас, — он нервничал, — я вижу, зато у вас столько книг, это точно, проходите, проходите, Долорс шла по короткому и темному коридору, едва освещенному дрожащим светом слабых электрических лампочек. У меня две комнаты, говорит Антони, в одной я живу, в другой держу свои книги. Они вошли в ту, где книги, и Долорс невольно вскрикнула: как много и какие старые, молодой человек с гордостью показывал свою библиотеку, тщательно расставленную на полках, я их сам сделал из обрезков досок, которые у нас на фабрике валяются просто так, ваш отец мне разрешил, он бросил взгляд на полки, и Долорс поняла, что он вложил в них все сердце, всю душу, потому что делал их для своих книг. Антони засмеялся: их собирались сжечь, а я их выкупил, посмотрите-ка, это все запрещенные книги, я их никому не показываю. Внутренний голос заставил Долорс невинно осведомиться, почему это их собирались сжечь, и тут Антони вновь засмеялся, но на этот раз снисходительно: потому что власти решили, что существуют книги, которые рассказывают о таких вещах… про которые нам не нужно знать, потому что они могут нас испортить.
Хотите? — поспешно спросила Долорс. Нет-нет, ответил он. Молодой человек был нарядно одет и тщательно выбрит, проходите, пожалуйста, это, конечно, не такой большой дом, как у вас, — он нервничал, — я вижу, зато у вас столько книг, это точно, проходите, проходите, Долорс шла по короткому и темному коридору, едва освещенному дрожащим светом слабых электрических лампочек. У меня две комнаты, говорит Антони, в одной я живу, в другой держу свои книги. Они вошли в ту, где книги, и Долорс невольно вскрикнула: как много и какие старые, молодой человек с гордостью показывал свою библиотеку, тщательно расставленную на полках, я их сам сделал из обрезков досок, которые у нас на фабрике валяются просто так, ваш отец мне разрешил, он бросил взгляд на полки, и Долорс поняла, что он вложил в них все сердце, всю душу, потому что делал их для своих книг. Антони засмеялся: их собирались сжечь, а я их выкупил, посмотрите-ка, это все запрещенные книги, я их никому не показываю. Внутренний голос заставил Долорс невинно осведомиться, почему это их собирались сжечь, и тут Антони вновь засмеялся, но на этот раз снисходительно: потому что власти решили, что существуют книги, которые рассказывают о таких вещах… про которые нам не нужно знать, потому что они могут нас испортить. Он несколько секунд колебался, прежде чем продолжить: я открою вам еще один секрет. Он вздохнул, бросил на нее взгляд и наконец решился: это те книги, которых нельзя найти в библиотеке. Долорс не поняла, ведь перед этим он говорил, что они как раз из библиотеки. Она с любопытством приблизилась к полкам, опустив на пол корзинку с несколькими перекатывающимися по дну каштанами. Фабричная библиотека — дар бывшего директора, образованного человека, который работал здесь до войны, — помещалась в одной-единственной комнате с парой столов и десятком-другим книг, которые можно было здесь же и почитать, объяснял Антони. Я его не знал, но, сдается мне, именно он организовал эту читальню, и когда во время войны он умер, то в завещании все свои книги оставил рабочим, поскольку считал (и специально подчеркнул это в том же самом завещании), что книги несут культуру и вместе с ней — свободу. Я думал, вы знаете эту историю, заключил он. Нет, мне никто ничего не рассказывал, ответила Долорс и подумала, что ее отец настолько занят служанками, что ему нет дела до библиотек и книг.
Тем вечером Долорс открыла для себя новый мир, перелистывая томики каталонских авторов, одни из которых не по своей воле эмигрировали из страны, а другие больше не имели возможности писать на родном языке. А еще — сочинения Юма, Канта, Уайльда, Фрейда, Лорки… Она даже не заметила, что в это время делал Антони, что он уходил, а потом вернулся и сказал: сеньорета, прошло уже больше часа, наверное, ваш отец будет вас искать… Боже мой, она слишком много времени провела в этом далеком волшебном мире, пора возвращаться, и девушка тревожно спросила: можно мне прийти еще раз? Да хоть завтра! — с воодушевлением ответил Антони. Завтра, повторила она. И, прежде чем уйти, сделала то, чему до сих пор не находила объяснения, — да как она осмелилась, в тогдашние времена и при тогдашних нравах, ну, правда, следует отдать ей должное, она не имела в виду ничего такого. Долорс поцеловала Антони в щеку.