И больной после операции ничего был. Ну что и говорить — молодцы! Вот уж действительно — мо-лод-цы! — как порой кричат в телевизоре. Лев нас с Федей домой потом отвез. Федору уж скоро на работу опять. Может, хотел дома похвалиться. Моя-то разворчалась, куда там! Очень оригинальные вещи говорила: я немолод, мне нельзя, она волновалась. Я ей говорю, что давно в театре не был, что это не только не хуже, но лучше, интереснее. А она мне: а я словно в цирке побывала, глядя на тебя. Ну что ты скажешь!
Пациент их, или, как они позволяют себе шутить, по-моему, достаточно пошло, клиент, меж тем выздоравливал, ходил, выписаться должен был, но старость, склероз свое взяли — через три недели умер от инфаркта.
Безусловно, иные люди! И пусть я не все понимаю, но именно чудаки украшают нашу жизнь. Да и жизнь к ним благосклонна, я думаю.
Теперь могу снисходительно смотреть на них, снисходительно улыбаться с позиции своей мудрости. Мог бы, если б не понесся сломя голову к ним тогда ночью. Упаси бог, если кто подумает, что я себя вижу мудрым! Ни в коем разе. Я говорю о мудрости не потому, что мудр, а потому, что много прожил, много видел. Мудр при прочих равных… Помудрел за счет виденного. Кстати, вот этого-то — операции подобной — я не видел. Впервые увидел.
Да как мне понять в конце концов в моем возрасте, где я плаваю — в мудрости или в маразме? Нам, старикам, ведь зачастую многое только кажется, а на самом деле… Да и им, молодым, бывает, тоже кажется. Способность к тому, чтоб «казалось», в общем-то, отнюдь не лишняя черта человека.
Они считают, что в науке нет места для «кажется». Да, должно быть, так, должно быть, так. На всё мы натыкались в нашей науке. На всё. Ох, нередко сначала бывает дело — мысль приходит потом. Они все называют наукой. А на самом деле они занимаются чем-то иным, метафизическим, вкусным и ароматичным, где такой простор для сомнений… В науке, когда докажешь, что дважды два четыре, к сожалению, уже не в чем сомневаться.
А они занимаются разработкой хирургической технологии, усовершенствуют наше красивое ремесло, заманчивую нашу искусность… Да какая разница, как они называют — наука, ремесло, искусство! Лишь бы делали да радовались.
Слава богу, пока мы без цифр, мы пока не считаем, мы пока летаем. Озабоченные птички. А как начнется счет… Это уже будет подведение итогов. Это уже тот второй этап в истории науки, когда романтика уходит, когда не музы ведут твою душу, а компьютеры, да лазеры, да таблицы логарифмов.
А они романтики, сколько бы ни старались трезво смотреть на свою работу.
Не романтик, но, может, человек не менее энтузиастический — Святослав Эдуардович. Работа у него, как теперь любят определять, непрестижная. Но это его нимало не задевает, хотя неосознанно он комплектует, наверно. Даже теоретизирует по этому поводу: престижная профессия — вздор, важно, говорит, где я больше принесу пользы обществу и своим детям. Помогать, когда можешь, говорит, нужно всем без исключения: тогда и тебе всегда помогут, тогда и правила обойти морально легче.
Вот такая философия. Вот тебе и полет фантазии у романтика.
Что дурное? Что доброе?
А этим кажется, они великие дела делают и не хотят отвлекаться на суету, на то, что они считают суетой. Вот, скажем, не хотят тратить время на различные собрания, заседания, формальные учебы и прочие «говорильни». Свое время они признают сверхценным.
Так-то оно, может, и так, но надо научиться и суету ценить. Все это и есть наша жизнь. Хочешь вариться в этом котле — суетись. Не хочешь — сиди и жди вечного блаженства. Всему свое время. Кто-то написал, не помню точно: кто не бунтует в молодости, тот не имеет сердца, кто продолжает бунтовать в зрелые годы, тот не имеет головы.
А как бы оно их подогрело, это собрание, какой бальзам пролило на их души! Бурно живущему невозможно, следуя совету зрелого Пушкина, равнодушно принимать хвалу и лесть, равно как и брань, — не получится, сколько ни старайся, а к себе остаешься неравнодушным. Не оспаривать глупца, конечно, легче. Посидели бы, послушали — сколько сил и здоровья прибавилось бы им, хотя бы для той же суеты. Вот ведь как хвалится ими районное начальство. В достижениях района, в районных рапортах они не последний козырь. Значит, их суета важна не только больным, но играют они роль и в общественном круговороте. Не зря их в районе поднимают на щит.
И ни один, канальи, на собрание не пришел!
Шесть лет я уже работаю с ними. И не жалею. Не устал. Устаю в отпуске. Начальство меня поставило сюда, чтоб я, наверное, сдерживал их романтизм, а я… Пусть каждый сам разбирается, что романтизм, а что суета. Я за шесть лет, пожалуй, запутался в прежде столь ясных для меня определениях.
Если есть у них силы — пусть работают на полную мощь. В мире будет больше хорошего. Зачем же я их сдерживать буду? И своих детей никогда не сдерживал. Да пусть себе работают до изнеможения, если охота! Они ж не отказывают себе в удовольствиях. Жаль, жаль, оценивают их недостаточно. Морально, говорят, их оценивают хорошо; они теперь, оказывается, не врачуют, а обслуживают. Вот тебе и моральный стимул.