— Ну, сперва надо, чтоб случился этот самый случай, — сказал капитан, поднимаясь. — А вот то худо, что проклятый поп начал морочить голову команде… Хорошо, что христиан на борту только четверо.
— Девятеро, — угрюмо поправил его старший штурман и, заметив на лице капитана искреннее удивление, добавил: — Да, он времени даром не терял. А вы не знали?
У двери в каюту священника с небольшой иконой наверху капитан остановился. Крылатый воин в пестром облегающем костюме — так выглядят легкие скафандры для короткого выхода в космос или в незнакомую атмосферу — держал в руке длинный язык пламени. Красивое женственное лицо с круглыми бровями смотрело испытующе и зло.
Капитан постучал.
— Открыто, — донесся голос отца Гермиона.
Священник обедал — сидел за столом, благоговейно отправляя в рот комковатую кашу. Ложка за ложкой. Рядом с ним на табурете стоял включенный самочтец, и из маленького динамика слышался женский голос, который чуть в нос читал какое-то повествование. Отец Гермион приглашающе кивнул капитану на кашу, однако тот в ужасе отказался.
— Я подожду, — сказал он, усаживаясь на небольшой диванчик, находившийся в глубине каюты. Хоть капитана и душил гнев на вздорного попа, однако устраивать человеку выволочку посреди обеда — нет, на такое Герхох был не способен даже в состоянии самой лютой ярости.
— Посидите, посидите, — молвил священник, — заодно и послушаете душеполезное чтение. Может, и вас на мысли наведет.
Капитан справедливо заподозрил в словах священника подвох, но промолчал. Стал скучающе оглядывать каюту, зацепил взглядом стойку с дисками — записей у отца Гермиона имелось предостаточно.
— На каждый день, — пояснил отец Гермион.
Голос из динамика нараспев читал:
«Тогда Моико привели к начальнику области Люсео. Каким был он, таким и увидела его Моико: рослым и гордым, грудь в золоте, борода с колокольцами, в глазах вместо зрачков по диаволу. Он же увидел, что у нее красивое лицо, печальное и нежное, и стал жалеть ее — зачем хочет умереть за своего Бога, который так слаб, что допустил все это. Моико же сказала ему, что не боится, и он увидел, что она плачет. Это обрадовало его, потому что сперва он боялся сделать ошибку и не признать сильного Бога. «Ты плачешь! — сказал правитель Люсео.
«Ты плачешь! — сказал правитель Люсео. — Значит, тебе страшно!» — «Я оплакиваю не себя, а тебя, — ответила она. А волосы у нее были спеленуты шнурами в две косы, и она вытирала ими слезы. — Когда ты убьешь меня, то хотя бы в конце твоей жизни, ради души твоей, вздохни обо мне и пожалей о содеянном!» Тут один из воинов, пораженный этими простыми словами…»
— Скажите, отец Гермион, — не выдержал капитан Герхох, — вы что, всегда такое слушаете за обедом?
— Угу, — преспокойно отвечал отец Гермион. — Это старый монастырский обычай. За трапезой принято читать жития святых.
— Но это же чудовищно! — сказал Герхох, невольный слушатель подробного рассказа о пытках, которым подвергли деву Моико и того воина, что решил за нее вступиться. — Для чего это делается?
— А чтобы кусок в горло не лез, — объяснил отец Гермион. Он вымазал тарелку кусочком хлеба, дождался слов: «Благая Моико, свидетельница Иезуса, умоляй всегда за наши души», осенил себя крестом, выключил самочтец и повернулся к капитану, показывая, что вполне готов к разговору.
— Мне не нравится, как вы себя ведете в последнее время, — начал капитан.
— Мне тоже в последнее время решительно не нравится ваше поведение, — невозмутимо отозвался отец Гермион.
— Вы изволите настраивать против меня команду.
Отец Гермион подумал немного.
— Да, но ведь вы не оставили мне выбора, — сказал он наконец.
Капитан выразительнейшим образом хмыкнул.
— Скажите, неужели вам так трудно было помахать над младшим штурманом этим вашим кадилом и успокоить нервную женщину?
Отец Гермион молчал.
Капитан встал с диванчика и приблизился к нему.
— А если бы я занимался работорговлей, по-вашему, это было бы лучше?
Не поднимая головы, отец Гермион сказал:
— В принципе — да.
Капитан Герхох заскрежетал зубами. Тогда отец Гермион посмотрел ему в глаза и пояснил:
— Работорговля — грех перед людьми, а клоны — преступление перед Богом. Впрочем, я утешил младшего штурмана как мог.
— Сказав ей, что я буду гореть в аду?
Отец Гермион тоже встал. Он был серьезен и спокоен.
— Простите меня, капитан Герхох, но ведь это правда.
Капитан сказал:
— Вы под домашним арестом. Я запрещаю вам выходить из каюты и принимать посетителей до конца рейса.
Первые несколько дней отец Гермион провел в размышлениях — слушая свои диски, делая заметки в тетради и подолгу молясь перед своим любимым образом Иезуса Многоводного, где Богочеловек изображался красивым молодым мужчиной, идущим по воде и разводящим руками струи дождя и молнии.
На седьмой день все изменилось. Была память святого отшельничествующего Хаделоги. Отец Гермион особенно любил этого святого, который считался самой бесхитростной, простой и чистой душой, какая только возможна у человека взрослого. Отшельничествующий Хаделога жил в глубокой чаще леса где-то на самом юге Люсео, куда почти никогда не заходят люди. У него не было собственного жилья, и часто он разделял норы с дикими зверями. Хаделога умер от стрелы охотника, закрыв собой тигренка.
После жития на том же диске было записано несколько песен, посвященных святому Хаделоге, преимущественно детских, и одно церковное песнопение, исполнявшееся под оркестр роговых инструментов, которые подражали голосам различных зверей.