Не знаю, стоит ли во всех подробностях прослеживать историю их постепенного и полного охлаждения друг к другу. Может быть, и стоит. Однако я многого не знаю, Леонору мне расспрашивать неловко, Эдварда — уже поздно. Я, например, даже не знаю толком, был ли Эдвард влюблен в нее. Совершенно точно она приглянулась ему больше, чем другие сестры. Он даже заупрямился, сказав, что если не она, то он ни на ком не женится. Конечно, до свадьбы он говорил ей всякие красивые слова, начитавшись разных книжек. Но чувства его, похоже, не были затронуты вовсе — он просто очень спокойно, без всякого сердцебиения взял и увел девушку, которая к тому же не сопротивлялась. Впрочем, все это было так давно, что к концу жизни он, несчастный, вспоминал эту историю как что-то очень далекое и туманное. К Леоноре он испытывал глубочайшее уважение.
Его благоговение не знало границ. Все восхищало его в ней: ее честность, душевная и физическая чистота, практическая жилка, бархатная кожа, роскошные волосы, твердость веры, чувство ответственности. Он был горд, что у него такая жена.
Но вот тянуть к ней его не тянуло. На самом деле, мне кажется, он не любил ее потому, что она никогда не грустила. А ему в жизни больше всего нравилось утешать того, кто грустит, страдает, печалится. Леоноре же это не требовалось. Может, в начале их совместной жизни она была слишком послушна. Я вовсе не хочу сказать, что она была покорна, что она смотрела ему в рот и повторяла за ним его же слова. Ничего подобного. Но сам факт, что она досталась ему, как безропотная непорочная дева из средневековой легенды, многое предопределил. Вдобавок, ее всю жизнь учили, что первым делом женщина должна подчиняться. Вот на эту удочку Леонора и попалась.
В отличие от Эдварда, у нее чувство восхищения мужем очень быстро переросло в глубокую любовь. У него, может, сердце и не билось учащенно при виде ее, а она, по ее собственным словам, становилась другим человеком, видя, как он идет ей навстречу с другого конца бальной залы. Она смотрела на него преданнейшими, восторженными, благодарными глазами, полными любви. Он был для нее, в прямом смысле слова, духовным отцом и наставником: еще бы — перед ней, неопытной девочкой, вчерашней школьницей, он раскрыл чуть ли не райские врата. Мне трудно представить условия жизни супруги английского офицера. Но, наверное, у них бывали и застолья, и встречи, и галантные мужчины, справедливо внушавшие ей чувство восхищения, и женщины с изящными манерами, обращавшиеся с ней, как с ребенком. Ее духовник, разумеется, благословил ее новый образ жизни, Эдвард очень мило позволил ей перед отъездом из дому сделать небольшие подарки сестрам в обители.
Ее духовник, разумеется, благословил ее новый образ жизни, Эдвард очень мило позволил ей перед отъездом из дому сделать небольшие подарки сестрам в обители. Преподобной матушке он тоже понравился, и первые пять-шесть лет Леонора была на верху блаженства от счастья.
Потом, как говорится, набежали тучки. Ей тогда было двадцать три, и то ли она впервые почувствовала в себе практическую жилку и ответственность, то ли по другой причине, но ей захотелось покомандовать. Она стала замечать, что Эдвард слишком расточителен, чересчур щедр. Примерно в это время скончались его родители, и Эдварду через своего управляющего пришлось много времени и сил уделять поместью Брэншоу — так вот, они с Леонорой решили, что он не будет выходить в отставку и останется в армии. Элдершот ведь неподалеку от главной усадьбы, и они приезжали туда в отпуск.
Дальше — больше, и в какой-то момент Леонора пришла к заключению, что благотворительность Эдварда просто разорительна. Он участвовал в каждой подписке, поступавшей к ним в полк, выплачивал солидные пенсии прислуге покойного отца, со стажем, без стажа — не важно. Конечно, состояние у них было большое, но иногда даже им приходилось туговато. Недаром Эдвард стал поговаривать о том, чтоб заложить одну-две фермы, хотя на самом деле до этого никогда бы не дошло.
Леонора начала осторожно обороняться против мужниной непомерной расточительности. Отец, с которым она время от времени виделась, уши прожужжал ей про то, что Эдвард избаловал своих арендаторов. Жены полковых офицеров нашептывали ей, что их мужья недовольны тем, что Эдвард выплачивает большие суммы по подписке, заставляя тем и их мужей раскошеливаться. Но первая серьезная ссора между супругами произошла, по иронии судьбы, когда Эдвард загорелся желанием построить в Брэншоу римскую католическую часовню. Он задумал ее в честь Леоноры и собирался отстроить храм с подобающей пышностью. А Леонора как назло заупрямилась: ее вполне устраивало ездить к службе из дома, благо католический собор был недалеко. Тем более что среди местных арендаторов и прислуги не было ни одного римского католика, кроме ее старой нянюшки, а ее-то она всегда могла взять с собой. На тесноту гостившие у них иногда священники не жаловались: места в доме всем хватало. Им и не нужна была богатая часовня: наоборот, они боялись, как бы местные жители не сочли это обидным для себя и не стали бы завидовать. Им вполне годился специально подготовленный флигель, где они всегда могли отслужить службу для Леоноры и ее няни в те дни, когда останавливались в Брэдшоу. Но Эдвард не слушал их доводы — он уперся как бык.