Моя женушка тоже бежала сломя голову, стараясь поспеть на поезд, — в чем другом, а в этом деле она ни разу не дала мне повода усомниться в ее стойкости. Только однажды, когда мы вбежали в вагон германского экспресса и заняли места, она откинулась на спинку дивана, закрыв глаза и положив руку на сердце, давая понять, как ей плохо. Ну что ж, она умела играть. Из-за нее гореть мне в аду. Да-да, в аду, уверяю вас. Ведь страшно подумать — Флоренс была мне и женой, и недостижимой любовницей. Всеми фибрами души старался я удержать ее в этом мире. Эта страсть стала делом моей жизни, заменила мне карьеру, честолюбивые помыслы. Редко все это сходится в одном человеке. Кстати, Леонора тоже была неплохой актрисой. Клянусь, у нее иногда здорово получалось! Представьте, она могла часами слушать мои разглагольствования о том, что нужно сделать для мира и спокойствия на земле. Так вот, во время наших задушевных бесед я, помню, не раз замечал, что думает она о чем-то другом — точь-в-точь как мать слушает вполуха лепет ребенка, играющего у нее на коленях, или как врач, который вроде слушает рассказ пациента, а на самом деле следит совсем за другим.
Надеюсь, вы уже поняли, что с сердцем у Эдварда Эшбернама было все в порядке. Другое дело, что его влекли дела сердечные. Он оставил армию, покинул Индию и объехал полмира, преследуя до самого Наухайма женщину, у которой действительно пошаливало сердце. Каким же нужно быть сентиментальным ослом, чтоб на такое пуститься! Вы же понимаете, что они с Леонорой не от хорошей жизни оказались в Индии. Их нужда заставила сдавать в аренду свой дом в Брэншоу-Телеграф.
Конечно, это я уже после обо всем догадался. А тогда я и знать не знал о килсайтском деле. Оказывается, когда-то давно Эшбернама угораздило поцеловать девушку в вагоне поезда. И сидеть бы озорнику за эту шалость в Уинчестерской тюрьме, если бы не милость божья да срочная телефонограмма и снисходительность хемпширского суда присяжных — по-моему, так он называется. Впервые я услышал об этом дельце уже под конец Леонориных излияний…
Нет, подумать только! Вдумайтесь, прошу вас, я имею на это право — что могло довести беднягу до такого жалкого состояния? Неужели это все игра слепой непостижимой фортуны? Ужели это она нас мучает, а потом безжалостно растаптывает? Никакого другого объяснения мне не приходит в голову. Необъяснимо! А право задавать эти вопросы у меня есть потому, что долгие годы Эшбернам был любовником моей жены, и я знаю, это он убил ее.
Необъяснимо! А право задавать эти вопросы у меня есть потому, что долгие годы Эшбернам был любовником моей жены, и я знаю, это он убил ее. Это он лишил меня тех маленьких радостей, которые мне еще оставались в жизни. И все же никакой священник не убедит меня в том, что он недостоин прощения. Только у кого его вымаливать — у тебя, мой друг, безмолвно сидящий напротив у камина? У целого света или у Господа, наделившего его такими страстями, таким безумством?..
Нет, конечно, откуда мне было знать о килсайтском деле? Ни с кем из их друзей я не был знаком. Они для меня были просто приличной парой — счастливыми обладателями нескольких сот гектаров земли на юге Англии. Приличные люди, и всё! Господи, иногда я думаю, что для него, для его будущего, было бы лучше, если б то дело со служанкой не замяли. Тогда я о нем бы сразу услышал — ведь сколько таких историй ходит среди служанок, курьеров и завсегдатаев лечебных курортов! Ну пошептались бы, посплетничали, а потом постепенно забыли, может, со временем и пожалели бы — такое тоже случается. Или, допустим, отсидел бы он положенные ему семь лет в Уинчестерской тюрьме или в каком-то другом казенном заведении, куда тебя направляет непредсказуемая слепая рука правосудия за твои естественные, но несвоевременные поползновения. Отсидел бы, а потом все равно настал бы момент, когда собравшиеся на террасе санаторной лечебницы сплетники пожалели бы неудачника — сломанную карьеру все равно уже не вернуть. И остался бы он в памяти у всех, кто его знал, превосходным солдатом, ссутулившимся раньше срока… Для него же самого, человека с репутацией, было бы лучше, если б он пораньше остепенился.
А, собственно, чем лучше? Хватило того, что после килсайтской истории он почувствовал, что Леонора охладела к нему и отдалилась, да и у него самого начал портиться характер. Больше он служанок не трогал.
Как и следовало ожидать, среди женщин своего круга Эдвард слыл более раскованным, чем другие мужчины. Не поверите — Леонора уже после рассказывала, как миссис Мейден — та, которую он преследовал от Бирмы до Наухайма, — уверила ее в том, что обратила на него внимание из-за того, что он настойчиво повторял: служанку он поцеловал только потому, что не утерпел. А я думаю, он просто искал женщину, которая устраивала бы его во всех отношениях, и это бешеное желание доводило его до крайности. Скорей всего, он был искренен. Да простит меня Бог, но я действительно считаю, что его чувство к миссис Мейден было настоящим. Славная, миниатюрная, темноволосая женщина с длинными ресницами — Флоренс чувствовала к ней симпатию. Она мило шепелявила и безмятежно улыбалась. В первый месяц нашего знакомства мы частенько виделись, потом уж узнали, что она умерла — сердце не выдержало.