Кстати, как ты их пристроил? Извини, за нескромный вопрос.
— Знаешь, Саша, вопрос твой, действительно, нескромный. Можешь считать, что у меня есть Нобелевская премия, которую я еще не получил.
— Вот и славно. Будет, что внукам рассказать.
Глава 8
1 марта 1991 г., пятница, г. Москва, 14 час, 15 мин. (по телефону)
— Здравствуй, дорогой профессор! Что же ты не позвонил мне заранее? Я бы тебя встретил. Ты надолго в Москву?
— Нет, Саша, всего на денек. Мне завтра рано утром вылетать из Шереметьева, там надо быть в пять утра.
— Далеко ли собрался?
— Да вот пригласили в Нью-Йорк на симпозиум. Предложили выступить с докладом, жаль отказываться.
— Что ж, слетай, дело хорошее. Надолго это?
— Нет, максимум на неделю.
— А что у тебя со здоровьем? Вроде ты раньше не жаловался.
— А, ерунда. Простыл.
— Ты где сейчас? Откуда звонишь?
— Стою в холле своего министерства. Надо было последние указания получить, билеты и двадцать долларов на мелкие расходы. Эти доллары я, по сложившейся традиции, должен буду привезти обратно. Особых дел у меня в Москве нет, в гостиницу лезть не хочется, все равно в три часа ночи уезжать оттуда придется. Меня обещали отвезти, дадут дежурную машину. Вот раздумываю, куда деваться.
-Удобный ты мужик, Юра! Встречать себя не просишь, провожать тебя не надо. Так ты на Рахмановском? Подожди меня десять минут, выходи прямо к подъезду. Я за тобой заеду.
1 марта 1991 г., пятница, г. Москва, 14 час, 50 мин.
— Узнаешь квартиру?
— Да, вроде что-то знакомое. Ну конечно, разве забудешь. Я до сих пор помню ощущение наручника на своей руке.
— На правой или на левой?
— Ах ты, черт! Забыл!
— Может быть, пора освежить?
— Да ну тебя с твоими шутками.
— Ладно, ладно, не сердись. Это же тебе на пользу пошло.
— Я не сержусь. А что-то в квартире все-таки изменилось. Может быть, обои? Нет. Вот здесь, по-моему, не было книжных полок. И вот этой. штуки. Это что, солнце?
— Нет, брат. Посмотри повнимательнее. Ее действительно не было.
— Что тут смотреть? Старая работа, ручная, дерево растрескавшееся…
— Не угадаешь! Я и сам не догадался сразу. Вспомни пушкинского «Пророка». Кто там ему явился на перепутье?
— Шестикрылый Серафим? Да. Похоже. Откуда это?
— Скорее всего с Севера. Он тут уже лет пять висит. А может, и шесть. Я и сам не мог догадаться, что это такое. Спросить, сам понимаешь, не у кого было. Как-то по случаю познакомился с симпатичной барышней, она в университете на историческом факультете училась. Хозяева, на мою удачу, были в отъезде, ключ, как обычно, у меня в кармане, никого здесь не ожидалось, ну и я между делом этой студенточке предложил помочь мне полить здесь цветы, а заодно и попить чаю. По дороге прихватили бутылку коньяка, чтобы было чем чай закусывать, и привел ее сюда. Она, как эту штуку увидала, вся аж затряслась. «Это же, — говорит, — редчайшая вещь, шедевр примитивизма, может, таких больше уже и нет, это же откуда здесь такое чудо». Я отвечаю, мол, хозяева откуда-то с Севера привезли. «Вещь, — говорю, — действительно интересная». Не хочется же выглядеть дураком перед студенткой. А она мне объяснила, что интересная — это не то слово, вещь редчайшая! Оказывается, это изображение шестикрылого Серафима, которое встречалось исключительно в поморских храмах. Только потом я узнал, что хозяйка — она журналистка — действительно привезла ее с Соловков, где купила душу за стакан водки у одного помора.
Только потом я узнал, что хозяйка — она журналистка — действительно привезла ее с Соловков, где купила душу за стакан водки у одного помора. Я на нее часто смотрю и поражаюсь: как все-таки похоже на нашу жизнь!
— Что? Деревянная душа?
— Нет. Вся ситуация. Прикинь, кто сейчас правит страной? Кто владеет ее душами? Самоуверенные и далеко не всегда компетентные журналисты. Как оказалась народная душа в их руках? И почему? Она была пропита и продана. Вот и здесь, над кроватью какой-то журналистки, висит не принадлежащая ей душа, пропитая простым мужиком. Она пошла бы на растопку, могла бы обогреть и осветить его дом, он даже пищу мог бы себе на ней приготовить. А он обменял ее на стакан водки, который позволил ему на полчаса забыть о своем скотском существовании. Это — наша жизнь, Юра. Что это я расфилософствовался?! Тебя же покормить надо.
— Да нет, спасибо, я обедал в министерстве.
— Тогда поужинаем вместе.
— Ты извини, Саша, я уж продолжу быть необременительным в этот свой приезд. Дело в том, что меня пригласил к себе домой на ужин наш замминистра, я бы и не пошел, но — надо. Отказываться неловко, он мужик очень обидчивый. Только не хочется тащиться к нему с чемоданом.
— Чемодан — не проблема. Оставишь его здесь, а потом заберешь.
— Да неудобно как-то. Что ж ты будешь здесь сидеть и меня ждать, пока я буду ужинать.
— Об этом не беспокойся. Я здесь все равно сегодня не останусь, домой поеду. А хозяева только послезавтра вернутся. Цветочков, как ты помнишь, тут нет, так что делать мне тут до их приезда нечего. Побуду дома. У меня теперь квартира большая, похуже, конечно, твоей ленинградской, но свой угол есть. Так что не волнуйся. Я тебе свой ключ оставлю. Приедешь от своего замминистра, вызовешь дежурную машину, заберешь свой чемодан, ключ оставишь на столе, а дверь захлопнешь. И все дела.
— А это удобно?
— Раз предлагаю — значит, удобно. Ты же меня знаешь: было бы неудобно — не предлагал бы.
— Знать-то я тебя знаю, Саша, но, честно говоря, иногда перестаю понимать. У тебя слишком много лиц. То ты — поэт, философ, то — сыщик, каких поискать, то — экономист, то — политик, причем трезво и холодно рассуждающий и делающий точные прогнозы. Но иногда, извини, мне кажется, что ты — маньяк. Вспомни, как больше десяти лет назад ты говорил мне о том, что хочешь власти, о том, что руководить страной должны профессионалы, о том, что общественное мнение верно лишь тогда, когда оно компетентно. Ты не расстался с этими идеями? Ты убедил меня в том, что наркотики могут дать власть над миром. Наверное, ты был прав. Но кому нужен будет мир, населенный деградировавшими существами, вся жизнь которых сведена лишь к помыслам о том, где достать очередную дозу наркотика, позволяющего им забыть об этом страшном мире. Ведь мы уже немолоды, Саша, пора, как говорится, подумать о Боге. Иногда мне кажется, что я под твоим руководством стал соучастником страшного преступления перед своей страной.
— Какой страной, дорогой Юра? Опомнись, о чем ты говоришь. Экономика разрушена, границы расползаются, государство разваливается. Народы в ужасе бегут друг от друга, как от собственного изображения в кривом зеркале. Вокруг экологическая помойка. Те огромные природные ресурсы, на которые мы когда-то надеялись, — проедены. А люди? Помыслы их направлены лишь на то, чтобы купить или, как теперь говорят, достать еду и одежду, утащить это в свою нору, проглотить и начать следующий день с мыслью о том, где достать еще. Народ утратил душу. Вот она, старая, растрескавшаяся, может быть, и в самом деле годная лишь на дрова, висит на этой стене. И никто не пытается ее вернуть. Кроме, может быть, меня. Но и ты, Юра, зашел слишком далеко. И поздно оглядываться назад. А главное — бесполезно. И опасно. Помнишь, как пишут в лифтах? Если кабина остановилась между этажами, не пытайтесь самостоятельно выйти.