А вы расскажите-ка всю эту историю поподробнее и с самого начала. Вы не против? Может быть, подумаем вместе?
Разумеется, я была не против, я рассказывала эту историю многим людям, и часто они как профессионалы вызывали у меня куда меньше доверия, чем старик Брадис. Но я все равно рассказывала, надеясь, что когда-нибудь в ответ на свой рассказ услышу хоть какие-то слова, проливающие свет на смерть Славы.
Мой рассказ постоянно прерывался вопросами Евгения Карловича, который делал по ходу какие-то одному ему понятные заметки на листе бумаги. Когда я закончила свое повествование, было уже совсем поздно.
— Батюшки! — спохватился Евгений Карлович. — Уже двенадцатый час! Значит, так, Сашенька, я вам вот что предлагаю. Вы в нашей гостинице на Каляева остановились? Очень хорошо. Сейчас я вас провожу в гостиницу и пойду домой. Мне все равно нужно обдумать то, что вы мне рассказали. Давайте встретимся завтра, если вам удобно, и подведем некоторые итоги.
Мы встретились с Брадисом на следующий день, и вот какая картина у нас получилась после подведения итогов. Это была даже не картина, а как бы кусочки мозаики, которые еще предстояло сложить. Но и в них уже отчетливо просматривалась криминальная история.
Мы сразу отвергли официальную версию скоропостижной смерти Славы, равно и как возможную версию о его самоубийстве. Первую можно было считать достаточно отработанной, для выдвижения второй не было никаких оснований. Оставалось убийство.
Брадис долго допытывался у меня, каковы были результаты судебно-медицинской экспертизы, но, кроме того, что содержание алкоголя в крови Мишина было мизерным и что тело его было кремировано без проведения комиссионной экспертизы в морге, я ничего пояснить не могла.
Мы оба понимали, что при расследовании любого убийства огромную роль играет личность самого потерпевшего. В связи с этим нами были выделены следующие основные черты Славы как человека: аккуратность, скромность, отрицательное отношение к спиртному, недоверчивость, некоторая замкнутость, отличные физические данные, хорошая выдержка и умение владеть собой, деликатность и такт. Его характеристику как профессионала оказалось оценить значительно сложнее слишком мало Слава рассказывал мне о своей работе. Я пыталась заставить Евгения Карловича выудить хоть что-то из факта встречи Славы с Ларисой Семиной, после которой он недвусмысленно дал мне понять, что его работа крайне опасна, но на это Брадис только смущенно развел руками:
— Мы, Сашенька, договорились с вами строить версию честно, поэтому притягивать за уши эту вашу неудавшуюся сцену ревности давайте не будем. Отложим ее, как говорится, про запас. Ваш Мишин был молодой живой парень, а она, Семина эта, была все же чудо как хороша. Чего греха таить, я бы в его годы с такой барышней с большим удовольствием, — Брадис вздохнул, — прогулялся бы под ручку по Невскому. А случись навстречу жена, сказал бы ей то же самое, что вам сказал ваш Слава, а мог бы еще и небольшой профилактический скандал закатить. Работа у нас творческая, импровизировать приходится на ходу, особенно с собственными женами, но некоторые стереотипные отговорки имеют место быть, вы уж не обессудьте. Меня тут только одно настораживает. Не перед вами же оправдываясь, он к нам на нее ориентировку направил. Хотя как знать, парень он был действительно осторожный, может быть, его с ней видели не только вы…
А вот непосредственно с фактом смерти Славы выстроилась целая серия загадочных обстоятельств. Ни для кого из нас не было секретом, что в День милиции инспектора уголовного розыска пьют на работе не только чай. Ничего необычного не было бы в телефонном звонке дежурному или любому сотруднику отделения от коллеги, предупреждающего о грозящей проверке. В московских милицейских кругах такие внезапные проверки окрестили «операцией «Бахус»».
Борьба с проверяющими еще теснее сплотила и без того дружные ряды московских розыскников. И звонок в розыск, а не дежурному выглядел вполне естественно. Однако, как удалось мне выяснить значительно позже, никакой проверки в тот день не было не только в нашем, Черемушкинском, но и в соседнем, Октябрьском районе, из которого якобы последовал этот предупреждающий телефонный звонок. Видимо, кому-то нужно было, чтобы в тот вечер, никого, кроме дежурного, в отделении не было. Возник естественный вопрос: Мишин не мог не знать о проверке, с коллегами отношения у него были нормальные, и не предупредить его они не могли. Значит, на момент распространения слуха о готовящейся проверке, а было это около семи часов вечера, Мишин был абсолютно трезв. Это не вызывало сомнений еще и потому, что Мишин согласился подменить дежурного, а значит, наверняка «подставить» себя под проверку, будь такая случится. В подобной ситуации выпить и остаться в отделении для Мишина было невероятным — его характер исключал подобный глупый риск.
В десять часов вечера того злосчастного дня свет в кабинете Мишина уже не горел, ключи в двери не торчали, а сама дверь в его кабинет была заперта. Судя по всему, к этому времени он был уже мертв и лежал в запертом кабинете. Дежурный по отделению милиции с семи часов вечера до возвращения дежурного сыщика Никитина с ужина никуда не отлучался. Его помощник тоже был на месте. Доставленных в это время в отделение было только двое, оба они были беспробудно пьяны и направлять их на беседу с дежурным сыщиком до протрезвления было нецелесообразным. Таким образом, подняться к Мишину на второй этаж, то есть пройти через три двери на глазах у дежурного и остаться незамеченным, было невозможно. Оставался, правда, еще один выход — через паспортный стол. В тот день вечером паспортный стол не работал, и дверь с улицы, ведущая в него, была заперта. Однако, как я узнала, уже работая в отделении, у «опытных» сыщиков втайне от начальства были ключи от этой двери. Этим проходом пользовались редко, в исключительных случаях, когда надо было незаметно впустить или выпустить посетителя или сбежать самому. Конечно, был такой ключ и у Славы, я вспомнила его большую связку с ключами «от разных нужных дверей».
Если это было убийство, а мы с Брадисом исходили именно из этого, значит, должен был быть и убийца, который встретился с Мишиным в период с восьми до десяти вечера, так как без пятнадцати восемь к Славе в кабинет заглядывал дежурный сыщик, просивший его подменить. Мишин был жив-здоров и никаких посетителей у него в тот момент не было. Таким образом, Мишин мог, быть убит либо Никитиным, либо дежурным по отделению, или его помощником, либо кем-то неизвестным, которого Слава провел через дверь паспортного стола.
Никитин отпал сразу — дежурный разговаривал со Славой по телефону после его ухода на ужин. Ключа от паспортного стола у Никитина не было. Проверить это было, конечно, невозможно, но, насколько я помню, это было именно так. Дежурному и его помощнику, с одной стороны, пришлось бы быть соучастниками, так как они оба утверждали, что никуда из дежурной части не отлучались. С другой стороны, какой резон убивать дежурного опера в собственное дежурство, а уж тем более, когда ждешь проверку из главка. Мог это, конечно, сделать и любой другой сотрудник, имевший ключ от паспортного стола. Но этот вариант уже подпадал под третью версию.
Именно она и казалась наиболее вероятной — убийство совершил незнакомец, впущенный Мишиным либо прошедший сам через дверь паспортного стола. Как я выяснила позже, ключи от этой двери были еще у четырех сотрудников. Но все они, за исключением Михаила Дмитриевича Волкова, который не пил из-за язвы совсем, в тот день начали отмечать праздник сразу после обеда и не рискнули бы вернуться в отделение, опасаясь нарваться на проверяющих. Круг подозреваемых из числа «своих», таким образом, сузился до старого «самого хитрого и самого больного сыщика Москвы и Московской области», дяди Миши Волкова.