Месяц у нас пару месяцев дома — и снова к нам. Если, конечно, куда-нибудь поближе к Богу не переберутся.
— Юмор у тебя какой-то архивный, Тимоша, Я ведь человек больной, а ты меня стращаешь. Так, может, умер этот Ахундов? Что ж он больше лечиться не приезжает?
— Может, конечно, и умер. Откуда мне знать? У меня в архиве про это ничего не сказано. А вот тут телефон его есть в Баку, домашний. Ты — милиция, возьми да и позвони. Скажи: «Попросите, пожалуйста, гражданина Ахундова, если он еще не умер». Тут тебе все про него и обскажут. Ну и про тебя, конечно, тоже, — и архивариус захихикал.
— Бросай свой архив, Тимоша, в сыщики тебя возьмем. Ведь такой талант пропадает!
-Да ну, у вас платят мало. А главное, с вашей работой я не смогу на даче по полгода ковыряться. Я уже старый, пора к земле привыкать. Да и кто тебе будет в архиве Сахибов всяких искать? Вот я уйду — тут и половины от архива не останется. По правилам-то, у нас эти архивы три года хранятся. Это я ничего не выбрасываю, а то бы не видать тебе никакого Сахиба как своих ушей. Хоть ты и подполковник.
— Спасибо тебе, Тимоша, огромное. С меня бутылка.
— Смотри же, выздоравливай скорее. Как выйдешь из больницы — разопьем.
Июнь 1984 г., воскресенье. Москва, Аэропорт Шереметьево.
— Здравствуй, Юра! Что за пожар? Ты поменял Привычки? Начитался рекламных объявлений «Летайте самолетами Аэрофлота»? Или решил проверить, люблю ли я тебя настолько, что поеду встречать в Шереметьево? Где твой багаж?
— Нет у меня никакого багажа. Вот журнал, и все. У меня обратный рейс через три часа. Я не красна девица, из аэропорта доехал бы и сам, но дома дел много, а разговор у меня не телефонный.
— Что еще стряслось? Пойдем, поговорим. У меня машина на стоянке. Когда у тебя регистрация?
— Часа через полтора.
— Ну, время у нас еще есть. Может быть, съездим куда-нибудь, перекусим?
— Ох, Саша, не до перекусов мне.
— Так что случилось-то? Что ты взъерошенный такой?
— Копают под нас, Саша. Твои коллеги копают, из ленинградской милиции. И копают серьезно. Они вышли на Лору и Сахиба.
— С чего ты взял? Давай-ка по порядку.
— Значит, так. В эту среду приходит ко мне один больной. Лежит он у нас с пневмонией, скоро выписывается. Вообще-то он должен был лежать в ведомственной больнице, он в нашем ГУВД работает. Подполковник Брадис. Евгений Карлович. Но к нам его по «скорой» привезли из дома, он живет рядом. Так мы его у себя и оставили. Тем более, Берта меня просила, заведующая третьей терапией. Она его еще с войны знает.
— Ну и что?
— Так вот, приходит он ко мне, извиняется за то, что отнимает время, и начинает долго у меня выспрашивать про Лору. Мол-де разбирал он старые фотографии, увидел такую красавицу… Он, оказывается, в качестве эксперта ее квартиру осматривал и фотографию эту оттуда прихватил. Сразу, говорит, узнал руку большого мастера, Натана Белкина. Хотел даже поинтересоваться у него, при каких обстоятельствах была сделана эта фотография, но его отвлекли какие-то там дела. И вот только теперь он про нее вспомнил. И пришел ко мне.
— А к тебе-то почему?
— Во-первых, говорит, вы, Юрий Романович, работали с ней в одном отделении, может, вы мне что-нибудь интересное о ней расскажете, о том, как это ваша медсестра, такая опытная, отравилась ветеринарным морфием. Как же, говорит, она ампулу-то не разглядела? Ну, а во-вторых, говорит, я давно хотел с Натаном Яковлевичем встретиться, да вот уже много лет ему не звонил, а возраст у него такой, что без предварительной разведки звонить боязно.
— Ну, а ты что?
— Я ему сказал, что тесть мой жив-здоров, хотя и пребывает в глубоком маразме, и вряд ли вспомнит эту самую фотографию.
— Ну, а ты что?
— Я ему сказал, что тесть мой жив-здоров, хотя и пребывает в глубоком маразме, и вряд ли вспомнит эту самую фотографию. Которую, между прочим, делали по моей просьбе то ли для Доски почета, то ли для стенгазеты. Сказал ему, что было это незадолго до несчастья с Семиной. Сказал, что сам удивляюсь, как могло такое с ней произойти. И вот тут-то и понял, что этот визит вызван не просто старческим любопытством.
— И что же такое он тебе сказал?
— А сказал он мне, что Семина отравилась чимкентским морфием и что незадолго до этого у меня в отдельной палате, за ней, между прочим, закрепленной, неоднократно лежал некто Ахундов, работавший в то время на чикментском заводе, на том самом, который этот морфий и выпускает. И как раз в таких вот ампулах. И спросил, не думаю ли я, что это он ей эти ампулы подарил. Я, конечно, как ты прекрасно понимаешь, ничего подобного не думал, но сказал, что Ахундов у нас действительно лежал, поначалу как очень тяжелый больной в отдельной палате, где и познакомился с Ларисой. А потом он опять лежал в этой палате, правда, острой необходимости в этом не было. Но и он, и Лариса меня об этом просили. Знаете, говорю, как это бывает? Можно, конечно, отказать, но вроде бы и причины особой нет. Любовь, сами понимаете. Что ж тут сделаешь? Да и не помню уже сейчас точно, сказал я, времени-то прошло очень много. Вроде бы мне кто-то по поводу этого Ахундова насчет отдельной палаты, то ли из обкома, толп из горкома звонил. Но точно сказать не могу.
— Ну и молодец. Все ты правильно сказал. Чего ты так испугался-то?
— Ты понимаешь, слишком уж этот Брадис много знает. И в архивах наших каким-то образом успел покопаться, и даже сказал мне, что Семина вроде бы на учете была как наркоманка. Я говорю: не может этого быть, мы бы, безусловно, знали, у нас за этим следят. Каждый месяц приходят, проверяют, как мы с наркотиками работаем: как учитываем, как списываем. Списки нашего медперсонала у милиции есть, ведь не для коллекции же они их собирают. Дали бы знать в случае чего. «С этим, — говорит мне Брадис, — мы еще разберемся, а Семину вашу даже в Московском уголовном розыске знали как наркоманку. А вы вот, мол, работали рядом, руководили, можно сказать, а ушами прохлопали». «Ну что ж, — ответил я ему, — виноват, конечно. Но я же не мог за ними за всеми ходить как нянька. Или свечку держать, когда она с кем-то встречалась. А что до наркотиков, так из онкологического отделения в бытность мою заведующим их утечки там не наблюдалось. Пропадали бы у меня тогда наркотики, разве стал бы я теперь главврачом? А с Ларисой — и в самом деле не углядел».
— Еще что-нибудь он говорил?
— Да, пожалуй, нет. Слушай, вроде бы регистрацию на мой рейс объявили? Пойдем посмотрим.
Они вышли из машины и направились к зданию аэропорта.
— Ты прав, профессор, — После недолгого раздумья сказал Саша. — Старик зашел слишком далеко. Он — специалист старой закваски, и, как это ни печально, остановить его можно только одним способом.
Встретив недоумевающий и настороженный взгляд Орлова, Саша продолжил.
— Скорее всего — иногда так бывает — этот Брадис затеял частное расследование, все нити которого находятся у него в руках. Конечно, кое-какую информацию он добыл не без посторонней помощи. Но те, кто ему помогал, вряд ли догадывались и догадываются о том, какой он варит из нее суп.
— Какой еще суп? — вздернул брови Орлов.
— Ну, знаешь, как это бывает, зайдешь к одному соседу — попросишь соли, у другого — спички, у третьего — картошку, у четвертого — еще что-нибудь. Кто из них потом сможет сказать, что ты собирался готовить: рассольник или жаркое? Так же и Брадис составляет картинку из кусочков, каждый из которых целостного представления о ней дать не может.