— Пожалуйста, — сказал Звягин, открыл, перегнувшись, заднюю дверцу, а переднюю захлопнул, и Березницкий поместился сзади.
— Что тут? — спросил он недовольно, наступая на куртку.
— А, Сашино барахло, отодвиньте в сторону. — И Звягин рванул к центру.
Березницкий посапывал.
Ехали на Лубянку.
Тормозя перед светофором, Звягин попросил:
— Тряпочку протяните сзади, стекло запотело.
Березницкий взял чистую тряпку перед задним стеклом и подал, чуть потянувшись вперед. Звягин обернулся, отпустил руль, рука его скользнула мимо руки Березницкого, он чуть еще приподнялся на сиденье и воткнул выставленный большой палец под мясистый кадык, прямо над узлом галстука.
Березницкий всхрапнул шепотом, остекленел, вывалил язык и обмяк.
— А зачем нам, собственно, Лубянка? — вдумчиво спросил Звягин, за светофором перестроился в правый ряд и свернул, держа в памяти маршрут.
Через минуту стал в темном пустынном проезде. Перегнулся к бездвижному телу, расстегнул плащ и костюм, из внутреннего кармана достал паспорт, с пиджака аккуратно отстегнул планки и свинтил значок почетного чекиста. Из сумки извлек еще две склянки: первую полил ему на грудь, и в салоне запахло коньяком, вторую вылил на промежность — и запахло мочой.
— Обрубился, пьяная сволочь, — с сочувствием к своей таксистской доле сказал Звягин воображаемому гаишнику, — весь салон обоссал, а мне еще крутить до четырех. На Новоясеневском своем не прочухается — скину в пикет.
И поехал на Новоясеневский, выкинув по дороге как ненужные теперь склянки, так и березницкое барахло.
Он поглядывал на часы, в зеркальце — как там сзади, спокойно готовый к любым неожиданностям, потому что в сущности любые неожиданности были исключены, то есть предусмотрены: все, что Звягин делал, делалось с полной обстоятельностью; впрочем, об этом уже можно было догадаться.
В рамках рассчитанного времени он остановился близ девятиэтажного дома, вплотную к которому и подходил присмотренный днем забор стройки. Не выключая двигателя, огляделся. Спихал все барахло в сумку, туда же положил снятые номера. Сунул Березницкому под нос нашатырь, потер уши, помассировал гортань и грудную клетку. Выволок его, приходящего в себя, и закрыл машину.
— К?хх?х… Ох?хх…
— Пошли. — В бок Березницкого однозначно уперся пистолетный ствол. Сумка висела у Звягина на другой руке, и рукой той он заботливо и крепко поддерживал Березницкого, обняв сзади, под мышку: ведет человек пьяного, бывает.
— Один звук — и стреляю: иди.
Из забора в этом месте были заблаговременно вышиблены две доски. Переждали прохожего на недалекой дорожке под фонарем:
— Не сметь шевелиться, — без звука произнес Звягин, вдавливая ствол между ходящих ребер.
Пробираясь между строительным мусором и скользя в грязи, они дошли до строящегося, абсолютно неосвещенного с этой стороны дома и вошли в стенной проем.
Березницкий начинал оживать, тело его приобретало остойчивость и проникалось крупной редкой дрожью.
— Не бойся, жив останешься, — усмехнулся Звягин. — Просто поговорить надо.
Он поверит в это, потому что ему больше ничего не остается. Как верили те, кого он расписывал.
— Н?не трясись! Пятнадцать минут выяснения отношений — и придешь обратно. Кому ты нужен…
Березницкий переставал дрожать.
— А вот руки, извини — назад!
Березницкий свел на копчике кисти рук, Звягин бросил сумку и, не отнимая пистолета от его позвоночника, быстро захлестнул их веревочной удавкой, закрепил мертвым узлом, — хирурги умеют вязать узлы одной рукой.
— Еще раз извини. — И рот оказался плотно заклеен пластырем.
Звягин достал из сумки и включил фонарик — тонкий веер света через щель, прорезанную в черной бумаге, которой было заклеено стекло, осветил еле?еле, но различимо, хлам под ногами.
— Пошел! — шепотом рявкнул Звягин.
Послушно перебирая ногами, Березницкий, направляемый в спину, как буксиром?толкачом, стальным пальцем пистолета, дошагал до дверного проема, повернул и стал спускаться по лестнице — бетонному маршу без перил…
Оказались в низком подвале под бетонными же перекрытиями.
Звягин остановил движение перед разбитым унитазом, косо утвердившимся между ржавых батарей и обрезков труб.
— Пришли, — сказал он и на шаг отступил. — Можешь повернуться.
Березницкий неловко и готовно повернулся к нему лицом.
— Судить тебя буду я, — сказал Звягин, достал из кармана, зажав фонарик под мышку, самодельный глушитель и натянул его на дуло.
— Кто я — тебе знать незачем. Один из тех, кого ты и твоя контора не уничтожили.
Березницкий замычал.
— Никакого последнего слова, — отмел Звягин. — Не будем отягощать себя бюрократическими проволочками буржуазного суда. Итак. Согласно формуле Нюрнбергского процесса, приказы начальства не являются оправданием для исполнителей преступлений перед человечеством. А посему приговаривается Березницкий Яков Тимофеевич к высшей мере социальной защиты — расстрелу. Приговор окончательный, обжалованию не подлежит и будет приведен в исполнение немедленно.
Березницкий, хрипя и попискивая горлом, замотал головой и тяжко опустился на колени, с безумной мольбой подняв на Звягина взгляд выкаченных глаз.
— Они тоже жить хотели, — укорил Звягин. — Причем не были ни в чем виноваты. Ты что ж думал, приятель, что вся кровь, все муки — так тебе с рук и сойдут? Нет. Кому?кому, а тебе не сойдут.