— А ты знаешь, князь, какие вольности имеют польские шляхтичи или немецкие бароны? — вмешался в разговор остроносый боярин.
— А ты знаешь, — повернул к нему голову Андрей, — что ни Германии, ни Польши скоро в природе не останется? Сгинут, рассыплются, поделены будут меж приличными соседями?
— Откуда ты сие знать можешь, Андрей Васильевич? — удивился боярин.
— Нутром чувствую… — Зверев понял, что брякнул лишнее, и решил свернуть разговор, пока не всплыло еще что постороннее. — Прости, княже, у тебя тут что-то темное… — И прежде чем дворня успела отреагировать, он вытянул руку и легонько провел ногтем у мальчишки по носу: — Соринка какая-то… Ну рад был видеть тебя, Владимир Андреевич. Надеюсь, мы еще подружимся…
Андрей развернулся и торопливо вышел из горницы. Сбежав со ступеней, он махнул дядьке, направился к воротам и оказался на улице почти одновременно вместе с холопом и лошадьми.
— Что князь Старицкий сказывал, Андрей Васильевич? — поинтересовался Пахом.
— А что мальчуган малой мог сказывать? — развязывая чересседельную сумку, переспросил Зверев. — Чужие слова какие-то перепевал. Про цивилизованную Европу и вольности дворянства. Однако же все равно странно. Я, с его же слов, человек с порубежья литовского, родич князя Друцкого, у коего половина корней по ту сторону рубежей осталась. Нравы во мне оттого должны зародиться безбожные, европейские. Оно ведь скатиться ко злу легко и приятно. Не отказывай себе ни в чем, пей, гуляй, веселись. Это к добру подниматься с трудом приходится, душой и разумом расти, через желания похотливые и гнусные переступать. По уму, во мне они союзника искать должны, гонцов засылать, разговоры осторожные затевать, мысли вызнавать. А ну в деле подлом пригожусь? Меня же, не спрося, пытаются в измене государевой обвинить. Считай, со света сжить, не успев познакомиться. Дело это не простое, с наскоку не получится, но врагом я после такого для Старицкого стану точно. Так зачем им союзника возможного во врага превращать?
Андрей наконец-то добрался до заветного мешочка, провел ногтем по восковому шарику, снимая на него крохотные частицы кожи, пота и грязи неосторожного мальчишки. Для свечи жира человеческого нужно совсем немного, крошку малую — и зеркало Велеса расскажет о нем все до последней капельки.
— Теперь на Синичкину гору помчались, — поднялся в седло князь. — Хорошо бы до темноты в оба конца обернуться.
Стены монастыря на Синичкиной горе мало уступали новгородским: такие же высокие, из красного кирпича, с круглыми островерхими башнями через каждые триста саженей. Причем, в отличие от города, между защищающими ворота башнями блестела золотой луковкой, переливалась витражами, сияла золотыми окладами икон надвратная церковь. Вот только по размерам монашеское жилище раз в двадцать уступало городу. Даже в сорок — ибо половину пространства во внутреннем дворе занимал белоснежный Аркажский храм.
На кресты церкви князь Сакульский перекрестился — и только. Обошел божий дом с алтарной стороны, остановился, оглядывая задний дворик, что сходился под острым углом к приземистой башне с черными зевами бойниц, в два ряда смотрящих во все стороны, даже вовнутрь. Взгляд Андрея тут же привлек жердяной сарай, стоящий чуть на отшибе от прочих строений: шагов двадцать от ближнего амбара, да еще и с пятью полными воды кадками у кожаной, в подпалинах, занавеси. От сарая доносился частый перестук, словно из кузницы — однако дыма из короткой кирпичной трубы при этом не шло.
Князь отдал повод мерина Пахому, подошел ближе — и сразу понял, что попал как раз туда, куда нужно. В яме за сараем, под толстой дубовой балкой, пятеро мастеров деловито сбивали окалину с колокола высотой в полтора человеческих роста, еще трое черными кусками войлока полировали зачищенные части до яркого золотого блеска.
— Бог в помощь, — присел на краю раскопа Зверев. — Старший кто у вас будет?
— В литейке старший. А ты чего хотел, боярин? — опустил зубило один из мастеров.
— Колокол хотел заказать.
— Это, стало быть, токмо на весну получится, — предупредил работяга. — Коли торопишься, в других местах поспрошай.
Андрей кивнул, направился к сараю, заглянул под полог и тут же отступил: внутри какой-то купец в шубе с янтарными пуговицами выкладывал на столик серебряные монеты. Князь, не желая вмешиваться в чужой торг, немного погулял, и лишь когда купец вышел наружу, занял его место в литейке.
— День добрый, мастер, — кивнул он степенному мужику в полотняной рубахе до колен, с короткой клочковатой бородой и длинными волосами, перехваченными кожаной тесемочкой с начертанными на них священными словами: «Да святится имя Твое, да приидет царствие Твое…». Вот только нос у обладателя этой записи был сломан и сросся корявым комком, а через лицо от левой брови к основанию скулы тянулся длинный розовый шрам.
— И ты здрав будь, боярин, — перекрестился мужик.
— Сказывали, колокола вы хорошие льете?
— Эка удивил, боярин! Про то половина Руси знает. Посему и кланяются к нам с этим делом и из Тулы, и из Вологды.
— Ну у меня тут преимущество быть должно, — улыбнулся Зверев. — Я, как-никак, местный. Храм мы отстроили в Сакульском княжестве. А колоколов пока нет ни одного. Нехорошо это как-то, правда?