Даже в сгустившихся сумерках я разглядел на тыльной
стороне кисти длинный белый шрам, похожий на след когтя, ножа или еще
какого-нибудь острого предмета.
— О, вот как! — сказал незнакомец беспечно. — Ладно, поглядим.
Не прибавив больше ни слова, он пошел прочь. Но, отойдя шагов на
десять, оборотился и крикнул:
— Вы держитесь подальше, когда я буду принимать груз, а то как бы не
сорвалось дельце-то.
— Хорошо, — отвечал Белл. — Я буду действовать в своем направлении.
Смысл этой беседы остался для меня совершенно темен, но, поскольку она
не имела ко мне никакого касательства, я тут же выбросил ее из головы.
Однако необычайная внешность незнакомца нет-нет да всплывала у меня в
памяти, пока мы с Беллом шли к нему домой, и я сказал:
— Этот ваш клиент довольно-таки мрачный тип. Я бы не хотел попасть с
ним вместе в буран и быть засыпанным снегом в палатке на охоте.
— Вот, вот, — с воодушевлением подхватил Белл. — Настоящая гремучая
змея, отравленная укусом тарантула.
— Он не похож на жителя Салтилло, — продолжал я.
— Да, — сказал Белл. — Он живет в Сакраменто. Приехал сюда по делу. Его
зовут Джордж Ринго. Это мой лучший друг — единственный, пожалуй, настоящий
друг за последние двадцать лет.
Я был так поражен, что не проронил ни слова.
Белл жил в простом, удобном, квадратном, двухэтажном белом домике на
краю города. Он попросил меня обождать в гостиной. Это была удручающе
благопристойная комната — красный плюш, соломенные цыновки, кружевные
занавески, подобранные фестонами, и стеклянный шкаф, достаточно
вместительный, чтобы держать в нем мумию, и набитый сверху донизу
образчиками минералов.
Пока я ждал, у меня над головой вдруг раздались звуки, происхождение
которых не может вызвать у вас ни малейшего сомнения, в какой бы части света
вы их ни услышали. Это был сварливый женский голос, поднимавшийся все выше и
выше, по мере нарастания клокотавшей в нем злобы. В промежутках между
шквалами до меня долетал мерный рокот — голос Белла, пытающегося усмирить
разбушевавшуюся стихию.
Мало-помалу буря утихла. Но я все же успел услышать, как женщина
сказала, понизив голос, с выражением сдержанной ярости, звучавшей
внушительнее, чем вес предыдущие вопли:
— Ну, теперь конец. Слышишь — конец. О, ты еще пожалеешь!
В доме, насколько я знал, никого, кроме четы Беллов и прислуги, не
было. Меня представили миссис Белл за ужином.
На первый взгляд она показалась мне красивой женщиной, но я вскоре
заметил, что это-красота с червоточиной. Раздражительность,
неуравновешенность, крикливость, эгоизм, вечное чем-нибудь недовольство и
неумение владеть собой чрезвычайно портили ее женственную прелесть.
Раздражительность,
неуравновешенность, крикливость, эгоизм, вечное чем-нибудь недовольство и
неумение владеть собой чрезвычайно портили ее женственную прелесть. За
ужином она была деланно весела, притворно добродушна и подчеркнуто смиренна,
что изобличало в ней особу с заскоками и капризами. При всем том это,
несомненно, была женщина, не лишенная привлекательности в глазах мужчин.
После ужина мы с Беллом вынесли стулья на травку и уселись покурить при
лунном свете. Полная луна, как известно, — колдунья. При бледном ее сиянии
правдивые люди открывают вам самые драгоценные сокровища своего сердца, а
лгуны выдавливают на палитру рассказа самые яркие краски из тюбиков своих
фантазии. Я увидел, как широкая улыбка снова медленно разлилась по лицу
Белла…
— Вам, верно, кажется странной такая дружба, как у нас с Джорджем, —
сказал он. — Нам, признаться, никогда не доставляло особенного удовольствия
общение друг с другом. Но мы одинаково понимаем дружбу и все эти годы
никогда от этого не отступали. Я постараюсь дать вам некоторое представление
о том, как мы это себе представляем.
Человеку нужен один-единственный друг. Тот, кто околачивается возле
вас, пьет ваше виски, хлопает вас по плечу, расписывает, как он вас любит, и
отнимает у вас время, — это еще не друг, даже если вы играли с ним в камушки
в школе и удили рыбу в одном ручье. Пока вам не понадобился истинный друг,
может, сойдет и этот. Но настоящий друг, на мой взгляд, это тот, на кого вы
можете положиться — вот как я на Джорджа, а он на меня.
С давних пор мы с ним были связаны на самый различный лад. На паях
гоняли в Нью- Мексико фургоны с товаром, вместе рыли кой-какое золотишко и
слегка поигрывали в карты. Каждому из нас случалось время от времени
попадать в беду, и на этой почве мы с ним главным образом и сошлись. А еще,
вероятно потому, что не испытывали потребности слишком часто видеться друг с
другом и не слишком друг другу докучали. Джордж — тщеславный малый и
отчаянный хвастун. Послушать его, так стоит ему только дунуть, и самый
большой из гейзеров в Иосемитской долите тотчас уберется назад в свою дырку.
Я человек тихий, люблю почитать, поразмышлять. Чем чаще нам с ним
приходилось встречаться, тем меньше мы искали этих встреч. Если бы Джордж
попробовал хлопнуть меня по плечу или просюсюкать что-нибудь насчет нашей
дружбы, как делают это, я видел, некоторые так называемые друзья-приятели, я
бы вздул его, не сходя с места. То же самое и он. Мои замашки так же
противны ему, как мне — его. На прииске мы с ним всегда жили в разных
палатках, чтобы не навязывать друг другу свою омерзительную личность.
И все же со временем мы поняли, что в беде каждый из нас может
рассчитывать на другого — вплоть до его последнего доллара, честного слова
или лжесвидетельства, последней пули в его винчестере, последней капли крови
в жилах.