Один клиент — хорошо одетый
мужчина средних лет, с изборожденным морщинами исхудалым лицом. Другой —
совсем еще мальчик; огромные глаза над поднятым воротником пальто. Ловко
маскируя скуку, порождаемую бесчисленными повторениями одного и того же,
виночерпий за стойкой заводит санитарную сагу Сан-Антонио:
— Сыроватый вечер, джентльмены. Редкость для нашего города. Небольшой
туман с реки. Совершенно безвредный, впрочем. Многократные пробы…
— К черту ваши лакмусовые бумажки, — хрипит толедец. — Не примите,
конечно, на свой счет… Мы уже о них слышали. Пускай себе краснеют, синеют
или белеют. Нас больше интересуют многократные пробы этого виски. Повторим?
Прошлый раз платил я, Гудол из Мемфиса.
Бутылка клонится то к одному стакану, то к другому и не сходит со
стойки. Бармен с любопытством наблюдает, как два полуживых человека хлопают
«Кентуккийскую красотку» стакан за стаканом, и думает о том, что такое
количество виски уже свалило бы с ног дюжину ковбоев, а эти — ни в одном
глазу и только следят с задумчивым и печальным интересом за странствиями
бутылки. Это заставляет его высказать участливое опасение по поводу
последствий.
— Вашей бурдой нас не проймешь, — говорит толедец. — У нас прививка —
из виски… и рыбьего жира. Если бы вы пили с нами, вас бы уж, верно,
сволокли в участок, а мы только-только разохотились. Давайте еще бутылку.
Искать смерть в стакане вина — канительное дело. Надо придумать
что-нибудь другое. Они выходят из бара и снова ныряют в туман. Тротуары —
чуть приметные тропки у подножия домов; улицы — холодные, сырые ущелья,
туман заливает их, как поток в половодье. Где-то неподалеку — мексиканский
квартал. Сквозь туман, как по проводу, плывут звуки: бренчанье гитары и
волнующий голос какой-то сеньориты.
En las tardes sombrillos del mvierro
En el prado a Marar me reclino
Y maldigo mi fausto destmo —
Una vida la mas infeliz,
Они не понимают слов — ни тот, что из Мемфиса, ни тот, что из Толедо,
но к чему слова — самое пустое и ничтожное в жизни? Музыка бередит душу
искателей нирваны и вырывает у толедца признание:
— Как подумаю о своих ребятишках, так просто… Черт подери, мистер
Гудол из Мемфиса, маловато мы с вами хватили виски. Да еще эта тягучая
музыка… Забываешь, что надо забыть.
Тут Хэрд из Толедо поспешно вытаскивает часы и восклицает:
— Провалиться мне! Совсем забыл. Я же условился встретиться с
приятелями в одиннадцать часов, чтобы прокатиться на источник в Сан-Педро. С
одним парнем из Нью-Йорка и двумя девицами-сестрами Кастилло из «Рейнгельдер
гарден».
С
одним парнем из Нью-Йорка и двумя девицами-сестрами Кастилло из «Рейнгельдер
гарден». Этот парень — везучий, собака, одно легкое целехонько. Год еще
протянет. И куча денег притом. Вся гулянка за его счет. Никак нельзя
упустить такой случай. Жаль, что тебя не будет с нами. Ну, прощай, Гудол из
Мемфиса.
Он заворачивает за угол и спешит прочь, без стеснения оборвав
знакомство, как делают те, кто стоит одной ногой в могиле, ибо, когда
человек чувствует приближение конца, его эгоизм и себялюбие расцветают
пышным цветом. Но вот он оборачивается, и из тумана долетает его голос:
— Гудол из Мемфиса! Если ты меня опередишь, скажи им там — Хэрд идет
следом. Хэрд из Толедо, штат Огайо.
И с этими словами искуситель Гудола покидает его. Юноша не выражает ни
недовольства, ни сожалений. Его бьет кашель. Когда приступ проходит, Гудол
безучастно бредет дальше по какой-то улице, названия которой он не знает и
не стремится узнать. Но вот он видит вращающуюся дверь и слышит звуки
духовых и струнных инструментов. Двое мужчин входят в эту дверь, и он
следует за ними. Он попадает в какой-то вестибюль, щедро уставленный
пальмами, кактусами и олеандрами в кадках. За маленькими мраморными
столиками сидят люди. Официанты бесшумно разносят пиво. Все здесь чисто,
чинно, весело и уныло — развлечение на немецкий лад. Справа от входа юноша
видит лестницу. Человек, стоящий внизу у перил, протягивает руку. Гудол
достает пригоршню серебра, и человек выбирает оттуда одну монетку. Гудол
поднимается по лестнице и видит две галереи. Они тянутся по сторонам
концертного зала, который расположен в глубине здания, позади вестибюля.
Галереи разделены на небольшие ниши, или ложи; легкие кружевные занавеси у
входа в ложи придают им характер некоторой интимности.
Бесцельно бредя по проходу мимо этих стыдливо-нахальных убежищ, Гудол
замечает в одном из них молодую женщину, которая сидит одна, в задумчивой
позе. Молодая женщина видит приближающегося Гудола. Она улыбается ему, и он
замирает на месте. Потом, следуя ее приглашению, нерешительно опускается на
стул напротив нее; между ними столик.
Гудолу всего девятнадцать лет. Жестокая богиня Чахотка отмечает иных
печатью красоты, прежде чем их погубить, и Гудол — из их числа. Грозный
румянец, горящий на восковых щеках, придает ему особое, пугающее очарование.
У него отрешенный взгляд человека, чувствующего свою обреченность. Ведь
никому не дано знать свое будущее, и потому всякий страшится приподнять над
ним завесу.
Молодая женщина хорошо одета, женственна, красива, нежна и полна
очарования — неувядаемого очарования Евы.
Как они находят путь друг к другу — неважно. Путь этот короток и прям,
он подсказан обстоятельствами.
Кнопка звонка на перегородке время от времени передает сигнал, официант
приходит и уходит.