Эта роща с правой стороны — она должна примыкать к картинной галерее слева, но даже купол галереи не просматривался сквозь густо стоявшие во мраке деревья, а их ветви почти перекрывали дорогу, жужжание насекомых, наполнявших это беспорядочное скопление кленов, платанов, сосен и ряды агав, долетало через окно машины даже на ходу. «Это те жуткие комары» — тут и там из зарослей раздавались шлепки: это били облепивших кожу комаров. Хонде казалось, что он был здесь только вчера.
Он велел шоферу остановиться на стоянке возле картинной галереи. Распорядился: «Теперь можете уезжать». Шофер кинул на него взгляд исподлобья. Порой таким взглядом можно испепелить человека. «Можете уезжать», — еще раз твердо повторил Хонда. И, выставив вперед палку, выбрался из машины на тротуар.
Ночью стоянка машин перед картинной галереей была закрыта, об этом извещала установленная сбоку надпись. Въезд преграждала решетка, но в будке охранника свет не горел и, похоже, никого не было.
Убедившись, что такси уехало, Хонда медленно пошел по тротуару вдоль агав. Зеленые с беловатым налетом растения, словно замышляя недоброе, застыли в темноте, ощетинившись колючими листьями. Прохожих почти не было. Только парочка на тротуаре через дорогу.
Хонда дошел до фасада картинной галереи, остановился и оглядел это огромное пространство, в центре которого был он один. В безлунной ночи высилось внушительное здание с куполом и башнями на правом и левом крыле. Перед ним прямоугольник пруда и белеющая терраса, длинный свет фонарей, который отделяет гальку мрака, словно это граница прилива… тень от потушенного прожектора надменно перечеркивает небо над высокой круглой крышей стадиона, а много ниже круги похожего на дымку света от уличных фонарей выхватывают из мрака лишь часть густых ветвей рощи.
Перед ним прямоугольник пруда и белеющая терраса, длинный свет фонарей, который отделяет гальку мрака, словно это граница прилива… тень от потушенного прожектора надменно перечеркивает небо над высокой круглой крышей стадиона, а много ниже круги похожего на дымку света от уличных фонарей выхватывают из мрака лишь часть густых ветвей рощи.
Стоя на этой строгой, без малейшего намека на живое чувство площади, Хонда вдруг представил, что стоит в центре мандалы «Чрева».[31]
Мандала «Чрева» один из двух основных атрибутов школы Сингон, она связана с другой мандалой — «Алмазного Мира». Ее символом является цветок лотоса, она выражает милосердие Будды и бодхисаттв «Чрева».
Слово «чрево» включает понятие «утробы»; подобно тому как простая женщина может выносить в утробе царя, в заблудшую и страдающую душу простого смертного, как в материнскую утробу, заложены высшие добродетели Будды.
Полная симметрия в этой великолепной картине мироздания служит сидящему в центре восьмилепесткового цветка будде Махавайрочана. Отсюда текут линии на север, юг, запад, восток, и места для бодхисаттв справа и слева расположены на мандале строго симметрично.
Если принять возвышающийся в темном безлунном небе купол картинной галереи за центр цветка лотоса, в котором восседает будда Махавайрочана, то отделенная от здания прудом широкая проезжая часть, где сейчас стоит Хонда, это, пожалуй, место бодхисаттвы на золотом павлине.
Он мысленно перенес тот строго геометрический порядок расположения бодхисаттв со сверкающей золотом мандалы на эту симметричную, окутанную темным парком площадь, и ему показалось, что пространство мостовой и засыпанного гравием прямоугольника сразу перестало быть пустым, везде засияли исполненные сострадания лики, и глаза вдруг ослепил исходивший от них свет. Божественные лики возникли на фоне деревьев, и земля тотчас заискрилась…
Когда Хонда тронулся с места, видение сразу исчезло, вокруг жужжали мошки, стрекот ночных цикад висел в тени деревьев, словно швейная игла клала стежок за стежком.
Дорожка, по которой он когда-то бродил, сохранилась и сейчас. Она шла к картинной галерее, слева от рощи. Неожиданно мучительно вспомнилось, что запах травы, ночной запах деревьев был для него неотделим от чувственного влечения.
Ощущение было таким, будто он шел по дну моря после отлива: чувствуя под ногами коралловый риф — осколки панцирей, иголки морского ежа, раковины, рыб, морских коньков, ощущая колебания теплой морской воды, остерегаясь на каждом шагу, боясь пораниться об острые скалы… Хонда узнавал эту воскресшую через столько лет эйфорию. Немощное тело и резкими скачками налетавшее оживление. Они, стимулы этого оживления, были везде. Вскоре глаза Хонды привыкли к темноте, и он увидел разбросанные тут и там, словно следы зверских убийств, пятна белых рубашек.
Тень дерева, где притаился Хонда, кто-то уже облюбовал в качестве наблюдательного пункта. Судя по тому, что «наблюдатель» был в черной рубашке, он далеко не новичок в своем деле. Очень маленького роста, не достававший Хонде до плеча — его вполне можно было принять за подростка. Но в слабом свете Хонда разглядел седину в волосах, и ему сразу стало неприятно раздававшееся рядом сопение.
Сосед перевел взгляд и стал пристально всматриваться в профиль Хонды. Хонда старался не смотреть в его сторону, но чувствовал, что эти черные с проседью волосы, эти срезанные височки в его памяти связаны с чем-то тревожным, и изо всех сил пытался вспомнить, с чем. Когда он так напрягался, то никакими силами не мог сдержать рвавшийся наружу глухой кашель.