Тот человек вдовец, богат, он остановил свой выбор на Тору, потому что не только для семьи Хонды, но для будущего Японии полезнее получить в приемные сыновья стремящегося к знаниям, одаренного подростка, чем слюнтяя из знатной семьи; он собирается, как только будет оформлено усыновление, готовить Тору к поступлению в колледж, нанять учителей, чтобы Тору смог продолжить учебу в лучшем университете; как отец он хочет, чтобы приемный сын занимался в будущем юриспруденцией или экономикой, но выбор будущей профессии оставляет за ним и для этого готов оказывать ему всяческую помощь и поддержку; будущему приемному отцу уже много лет, но родственников, которые будут надоедать Тору после его смерти, нет, так что все имущество семьи Хонды перейдет в собственность Тору… Начальник излагал все чрезвычайно подробно, словно это было самым важным в жизни.
Но почему? Мысли об этом приятно щекотали самолюбие Тору.
Что-то там было еще. И это «еще» случайно совпало с тем, что есть у меня. Тому старику кажется, что столь нелепая история в порядке вещей, Тору чувствует то же самое, а начальник и другие здравомыслящие обыватели думают, что это нелепо.
По правде говоря, Тору не воспринимал эту историю как нечто из ряда вон выходящее. С тех пор, как он впервые встретил того тихого старика, он ждал какого-нибудь странного продолжения. Тору был уверен, что его внутренний мир закрыт от людей, и самонадеянно считал, что люди понимают его неправильно, не дают себе труда подумать над своими заблуждениями и проглатывают то, что сами же и порождают.
С тех пор, как он впервые встретил того тихого старика, он ждал какого-нибудь странного продолжения. Тору был уверен, что его внутренний мир закрыт от людей, и самонадеянно считал, что люди понимают его неправильно, не дают себе труда подумать над своими заблуждениями и проглатывают то, что сами же и порождают. Если случилась какая-то глупость, то это следствие красивого заблуждения; если ошибки в общественном сознании очевидны, то может произойти что угодно. В мыслях о том, что добрые или злые чувства, которые питают к тебе другие, основываются на заблуждениях, явно присутствовало самоотрицание — следствие скептицизма и слепого самолюбия.
Тору презирал неизбежность, ни во что не ставил стремление. Сейчас у него было достаточно причин, чтобы вообразить себя втянутым в какую-то старую «Комедию ошибок». Нет ничего смешнее чем когда человек без стремлений начинает возмущаться тем, что его стремления были попраны. Если действовать хладнокровно, логично, утверждение «я вовсе не стремлюсь стать приемным сыном с какими-то особыми привилегиями» для Тору будет означать «я согласен стать приемным сыном».
Человек заурядный сразу бы забеспокоился по поводу того, что его заявление малообоснованно. Однако вопрос сводился к тому, как соотносятся самооценка Тору и оценка его тем человеком, с которым он имеет дело, но Тору об этом не задумывался. Потому что никогда не сравнивал себя с другими. В том предложении, что ему делали, по мере того как оно теряло характер детской забавы и все больше становилось похожим на причуду богатея, черты неизбежности тускнели, а значит, Тору было легче его принять. Он не держал судьбу в руках, значит, не мог быть опутан нитями неизбежности.
По существу, ему под видом воспитания предлагали милостыню. Как обычный прямодушный мальчишка Тору, наверное, мог бы воскликнуть: «Я не нищий!» Но это, скорее, протест подростка из всяких там журналов, а у Тору было более сильное оружие — его странная улыбка. Та улыбка, с которой он принимал вещи, от которых на самом деле отказывался.
Временами, когда он изучал свою улыбку в зеркале, в изменчивом свете, падавшем на поверхность стекла, она казалась ему похожей на улыбку девушки. Может быть, где-то в далекой стороне для девушки, не знающей языка, улыбка — единственный способ общения с другими. Нет, его улыбку нельзя назвать женской. Но ее невозможно было назвать и улыбкой мужчины: пусть в ней не было ни кокетства, ни смущения, но она оставляла ощущение той же зыбкости, как и в неверный час рассвета, когда, сделав шаг по белеющей рядом с невидимой рекой тропинке, можешь оказаться в воде, она походила на осторожную птицу, которая, предупрежденная об опасности, ждет в гнезде, не решаясь выпорхнуть наружу Тору иногда думал, что он не унаследовал эту улыбку от отца или матери, а перенял от незнакомой женщины, с которой встретился где-то, когда был маленьким.
…С другой стороны, было очевидно, что Тору не может согласиться на это предложение из-за самонадеянности, которую принимал за чувство собственного достоинства. В основе его самонадеянности лежало представление о том, что своими собственными глазами он видит себя насквозь, ни один человек, какими бы зоркими ни были его глаза, не может увидеть Тору так, как может это сделать сам Тору, поэтому предложение принять подаяние — пусть так это выглядело в глазах других — было подаянием для тени Тору, а, по сути, в нем не было ничего, уязвлявшего его достоинство. В этом отношении Тору был в полной безопасности.
И все-таки столь ли необъяснимо было поведение его благодетеля? В этом тоже не было ничего загадочного. Тору знал, что со скуки человек может пойти на все — даже спокойно продаст старьевщику земной шар.