Мы словно попали в невод к заходящему солнцу, бросавшему последние, уже слабые лучи на поросшую бамбуком округлую искусственную горку и находившуюся за ней рощицу. Я чувствовал себя рыбой, не желавшей верить в то, что она поймана в сеть, и изо всех сил сопротивлявшейся этому ослепительно яркому свету.
Мне почудился другой мир. Момоко вдвоем с одноклассником в блеклом свитере стоит на мосту, и вдруг мимо, слегка задев их, скользнула смерть. Накал страстей, который лежит в основе идеи самоубийства влюбленных, мне незнаком, я изначально не из тех, кто просит помощи, но считаю, что если мне и придут на помощь, то это должно случиться после того, как у меня отключится сознание. Как это должно быть приятно, когда интеллект разлагается на таком вот вечернем солнце.
К западу от моста оказался прудик, заросший лотосами.
Листья лотоса, разросшиеся так, что поверхность воды была совсем не видна, колыхались под вечерним ветерком, будто медузы. Зеленые, словно запыленные мелом листья напоминали вывернутую кожу. Мягко пропуская свет, они бросали тень на соседние листья или тщательно срисовывали красные листья росших у пруда кленов. И вся эта дрожащая листва наперебой, горячо молилась сияющему вечернему небу. Казалось, так и слышишь хор их едва различимых голосов.
И вся эта дрожащая листва наперебой, горячо молилась сияющему вечернему небу. Казалось, так и слышишь хор их едва различимых голосов.
Пока я внимательно вглядывался в трепетание листьев, я заметил, что движение их чрезвычайно сложно. Даже если ветер дул с одной стороны, они не клонились все в противоположную. Какие-то листья раскачивались, какие-то упрямо оставались спокойными. Некоторые поворачивались обратной стороной, другие — не поворачиваясь, шевелились лениво, с трудом, словно покачивали головами. Ветерок то пробегал по листве, то подбирался к корням, и это делало движение листьев еще более беспорядочным. Ветер становился холоднее, мы начали мерзнуть.
У многих листьев серединка и прожилки были гладкими, а края рваными, словно их грызла ржавчина. Болезнь листа, похоже, начиналась с пятнышек ржавого цвета, листья заражались и разносили болезнь дальше. Последний дождь шел позавчера, поэтому в центре листа остались коричневатые кружочки — следы высохшей воды. Или там прилип старый листик клена?
Было еще светло, но темнота надвигалась. Мы изредка обменивались несколькими словами, наши лица почти соприкасались, но казалось, что мы обращаемся друг к другу из бесконечного далека.
— Что это там? — спросила Момоко, указывая на какие-то обрывки темно-зеленых нитей, скопившиеся у подножия горки. Это был отливавший глянцем кустарник ликориса, казалось, там собрали в кучу локоны крашеных рыжих волос.
— Мы уже закрываем. Пожалуйте к выходу, — проходя мимо, напомнил нам пожилой охранник.
хх месяц хх день
Впечатления того дня, что мы провели в парке, заставили меня кое на что решиться.
Проблема, в общем-то, была пустяковой. Раз уж я собирался нанести Момоко не телесную, а душевную рану, я начал испытывать потребность срочно познать женщину из чужого для меня мира.
Искать для себя запретов, подобных тем, каким следовала Момоко, было обременительным, да и противоречило логике. Более того, физический интерес к Момоко был источником более глубокого, интеллектуального, и в этом случае мое достоинство теряло основу. Я должен был нанести ей рану сверкающим королевским скипетром «свободной любви».
Познать женщину вроде бы нетрудно. После школы я отправился танцевать го-го. Не имело значение, умел ли я танцевать — меня немного научил товарищ, нужно было только пойти потанцевать. Один мой одноклассник каждый день после уроков шел на час в танцевальный клуб, потом возвращался домой, ужинал и полностью выполнял всю дневную программу занятий, связанную с подготовкой к экзаменам. Он взял меня с собой, через час он ушел, а я остался и, потягивая кока-колу, выжидал.
Со мной заговорила по-деревенски ярко накрашенная девушка, я с ней потанцевал. Но это было не то, что мне нужно.
Одноклассник объяснил мне, что в такие места обязательно приходят женщины — «пожирательницы девственности». Не обязательно было представлять себе женщину много старше себя. Ведь есть и молодые, но питающие интерес к «обучению». Среди такого рода женщин неожиданно много красавиц, мое самолюбие протестовало против того, чтобы меня обучали премудростям секса, я сам стану учителем в любви, я предпочитаю произвести на юное сердце незабываемое впечатление. Понятно, что они проявляют интерес к целомудрию мальчиков ради удовольствия совратить их, причем сами не считают свое поведение грехом, а потому радуются, что повесили этот грех на мужчину, а значит, воспитывались так, что в других случаях постоянно испытывают чувство вины. Среди подобных женщин встречаются и глупые хохотушки, и довольно меланхоличные, все они разные, но производят впечатление кур, высиживающих яйцо греха. И мечтают они не о том, чтобы высидеть птенцов, а о том, чтобы разбить это яйцо о лоб молодого любовника.
В этот вечер я познакомился с одной из них — довольно привлекательной женщиной лет двадцати пяти.
Она сказала: «Зови меня Нагиса», но фамилия это или имя, я не знаю.
У нее странно большие, прямо нездоровые глаза, тонкие злые губы, и, несмотря на это, лицо наполнено какой-то теплотой, такой бывает теплота зрелых мандаринов. Белая грудь, красивые ноги.