Внезапно Куба превратилась в «арсенал победы». Мы были зерновым районом, промышленным центром, учебной площадкой и главным плацдармом. Мы стали узловым аэропортом для Северной и Южной Америки, огромным сухим доком для десяти тысяч кораблей.[49] У нас появились деньги, много денег, деньги, которые за пару недель создали средний класс и процветающую капиталистическую экономику, которая нуждалась в умениях и практическом опыте нортекубанос.
Нас связало узами, которые вряд ли когда-нибудь разрушатся. Мы помогли им вернуть их страну, а они нам — нашу. Нортекубанос показали значение демократии… свобода, не просто смутный, абстрактный термин, но на реальном, индивидуальном человеческом уровне. Свобода — не то, что ты имеешь просто так, на всякий случай. Вначале надо захотеть что-то другое, а потом и свободу — для того, чтобы бороться. Вот чему мы научились у нортекубанос. У них у всех была великая мечта, и они положили жизнь за свободу, чтобы осуществить ее. Почему бы еще их так чертовски боялся Эль Хефе?
Я не удивлен, что Фидель знал о приближении волны свободы, которая должна была смести его. Удивительно, как ловко он оседлал эту волну.
(Смеется, показывая на фото на стене, на котором Кастро произносит речь на Парк Сентраль).
— Представьте наглость этого сукина сына, который не только принял новую демократию страны, но еще и поставил ее себе в заслугу! Гений. Лично председательствовать на первых свободных выборах Кубы, где его последний официальный акт — проголосовать против себя самого. Вот почему в наследство он оставил статую, а не кровавое пятно на стене.
Конечно, наша новая латинская супердержава не идеальна У нас сотни политических партий и больше групп по интересам, чем песка на пляжах. Есть забастовки, беспорядки протесты, почти ежедневно. Понятно, отчего он вышел из игры сразу после революции. Гораздо легче взрывать поезда чем заставлять их ходить строго по графику. Как там говорил мистер Черчилль? «Демократия — худшая форма государственного управления, за исключением всех остальных». (Смеется).
Мемориал патриотам, Запретный город, Пекин, Китай
Я подозреваю, что адмирал Цзю Чжицай выбрал именно это место на тот случай, если вдруг я приведу с собой фотографа. Хотя с самой войны никто даже отдаленно не сомневался в патриотизме адмирала и его команды, он не желает представать перед глазами иностранных читателей в ином свете. Сразу заняв оборонительную позицию, адмирал соглашается на интервью, только если я «объективно» выслушаю «его» версию событий, и стоит на своем, даже когда я объясняю, что другой версии нет.
(Примечание: для ясности китайские военно-морские звания заменены на западные).
— Мы не были предателями — прежде всего скажу об этом. Мы любили свою страну, любили свой народ. Даже если не сильно любили тех, кто управлял нами, все равно были непоколебимо преданы своему командованию.
Нам никогда в голову не пришло бы сделать то, что мы сделали, не стань ситуация отчаянной.
Когда кэптен Чен озвучил свое предложение, мы уже были на грани. Они шаркали в каждом городе, в каждой деревне. На девяти с половиной миллионах квадратных километров, которые составляли нашу страну, нельзя было найти и сантиметра спокойствия.
Армейские, эти самонадеянные ублюдки, продолжали уверять, что они держат ситуацию под контролем, что каждый день наступает переломный момент, и до следующего снегопада они очистят всю страну целиком. Типичное сухопутное мышление: излишне задиристое, излишне самоуверенное. Всего-то и надо — взять группу мужчин или женщин, дать им одинаковую одежду, пару часов обучения, что-нибудь похожее на оружие, и вот уже у вас армия, пусть не самая лучшая, но тем не менее.
С военно-морскими силами такого не бывает. Для создания любого корабля, даже самого примитивного, надо много энергии и материальных затрат. Армия может заменить пушечное мясо новым за пару часов, а нам понадобятся годы. От этого мы становимся более прагматичными, чем наши коллеги в зеленом. Моряки рассматривают ситуацию с немного большей… пусть не осторожностью, но, возможно, с большим стратегическим консерватизмом. Отступать, консолидироваться, экономить ресурсы. Та же философия, что и в плане Редекера. Но армия никого не слушала.
— Они отвергли план Редекера?
— Без малейших размышлений или споров. Как же армия могла проиграть? С их огромными запасами обычного вооружения, с бездонным колодцем людских ресурсов… бездонный колодец, непростительно. Знаете, почему у нас был такой демографический взрыв в пятидесятых? Мао считал, что это единственная возможность выиграть атомную войну. Это не пропаганда, а действительно так. Все понимали, что когда атомная пыль постепенно осядет, пару тысяч выживших американцев или советских граждан поглотят десять миллионов китайцев. Численность — вот какова философия поколения моих дедушки с бабушкой. Такую стратегию армия освоила быстро, едва опытных профессионалов поглотила первая волна эпидемии. Генералы, эти больные, извращенные, старые преступники сидели в безопасности своих бункеров и бросали в бой один за другим отряды мальчишек-новобранцев. Им хоть приходило в голову, что каждый мертвый солдат — это новый живой зомби? Они хоть понимали что не мертвяки тонули в бездонном колодце, а мы сами там захлебывались, что самой многочисленной нации на Земле впервые за всю ее историю грозила опасность смертельного проигрыша в численности?