Один из приятелей Ари, отвечающий в «Креди Сюисс Ферст Бостон» за слияния и новые счета, обобщает реакцию публики одной фразой:
— В тот день, когда все взлетит, мы все улетим!
— Заметьте — это ВАШ вывод! — радуется Марк. — Мы живем в царстве бабок, безработицы, пустоты и ничтожества… Итак, с КАКОЙ идеологией мы войдем в грядущее столетие? Внимание, парни! Если сами не найдете правильный ответ, придут фашизоиды, а они шутить не станут.
— НАРКОШИЗОИДЫ? — переспрашивает Ари, затягиваясь. Да нет, красно-коричневые, левые радикалы или крайне правые марксисты, вся эта шатия. Если мы их не прижмем, они окажутся у власти в конце Уже этого десятилетия.
И тут все присутствующие, вдохновленные горними ветрами и конопляным дымком, начинают наперебой предлагать спасительную идеологию:
— Что скажете насчет антилейборизма? Если в обществе будут одни безработные, некому будет завидовать.
— А я могу предложить лучшую систему: общество не-потребления, в котором люди перестанут покупать продукты в магазинах. Все перейдут на вторсырье.
— Нет, моя идея еще круче: тотальное перераспределение. Сначала для всех вычисляется ВНП, оплачиваемый общим НДС. Если угодно, называйте это капиталистическим коллективизмом.
— А что скажете об анархо-плутократии? О мире, в котором не будет ни соцобеспечения, ни подоходного налога, ни запрета на курение, где все наркотики легализуют, а единственную оставшуюся частную собственность будет охранять армия ночных сторожей…
Марк с жалостью смотрит на дело рук своих. Его Генеральные штаты выглядят весьма заштатно. Он подводит черту:
— Мимо кассы. Все вы пролетели. Будущее — за парижским сепаратизмом. Ари и Жан-Жорж переглядываются, но Марк твердо стоит на своем.
— Да, да, именно так. Но не в значении светской жизни или элитарности аристократических кварталов.
Я имею в виду борьбу за независимость города Парижа. Будем как корсиканцы, баски и ирландцы только они во всей Европе достойны уважения! Создадим нашу ООП — Организацию освобождения Парижа — и приступим к осуществлению террористических актов против преступной Французской Республики, которая хочет заставить нас жить в одной стране с бретонцами, беррийцами и эльзасцами. Неужели мы позволим, чтобы самый красивый город мира оказался в распоряжении всех этих провинциалов? Да здравствует Париж, долой Францию! Вы готовы умереть за наш город? Нестройным хором аудитория выражает свою поддержку. Тогда Марк предлагает им несколько лозунгов, из которых самый мнемотехничный — следующий: «Париж — не Франция! Парижане — нация». Повторишь такое вслух раз двести, сам начинаешь верить в то, что говоришь!
Проходит полчаса, и революции откладываются. Телевизионные антенны вспарывают брюхо чернильно-черным облакам. Издалека крыша церкви Мадлен напоминает сцену из диснеевских «Котов-аристократов». Эта маленькая, клюющая носом компания сильно смахивает на собрание короткошерстных черногрудых уличных котов. Они не мурлыкают. Так, мявкают… их и гонять-то не за что.
Фаб растянулся на спине. Он смотрит в хмурое небо.
— 24 февраля 1987 года звезда Сандулеак 69-202 взорвалась в районе Большого Магелланова облака в ста восьмидесяти тысячах световых лет от Земли. Если бы эта сверхновая взорвалась чуть ближе, допустим, на расстоянии десяти световых лет, Земля мгновенно погибла бы. Сгорело бы все: животные, растения, биосфера. 24 февраля 1987 года могло стать последним днем этой планеты. Чем вы занимались 24 февраля 1987 года? В ответ — всеобщее молчание.
— Маленький шарик с маленькими зверушками — людьми — испарился бы, — иронизирует Ари.
— Ах, если бы так! — вздыхает Марк. — Не выпендривались бы тогда все эти умники — Пруст, Джойс, Селин… Их писанина сгинула бы на веки вечные! Нечто объединяет эту компанию в единое целое. На вечеринке каждый из них был одинок среди остальных, а сейчас они становятся командой. Томление духа не есть бесплодная игра: каждый из них ждет, что товарищ поделится с ним печальной и поэтичной историей; наступил тот редкий момент, когда время останавливается и любой может почувствовать себя несчастным, сохраняя при этом полную невозмутимость. Не каждый день переживаешь конец света.
Площадь Мадлен и улица Руайяль перетекают в улицу Тронше, а ресторан «Фошон» стоит напротив кафе «Эдиар». Франсуа Миттеран правит Францией уже больше десяти лет. В это время суток мало что происходит. Группка полицейских изучает урон, нанесенный окрестным бутикам. Раздосадованные, они срывают злость — словесно — на слишком ярко накрашенных дамочках, сидящих в своих машинах с папашками из Везине. Потом легавые исчезают в сверкании мигалок.
— Смотрите, — восклицает Жан-Жорж, — Блонден не умер! И верно: посреди мостовой несколько гуляк, вообразивших себя тореадорами, сняли пиджаки, превратили их в мулеты и укрощают машины, едущие в сторону бульвара.
Спускаясь с крыши, Ондин ломает каблук. Когда-нибудь они смогут рассказать детям, какая бурная у них была молодость.
3.00
В темной ночи нашей души стрелки часов застыли на трех часах утра.
Из писем Френсиса Скотта Фитцджеральда
— Спустить воду! Спустить воду! — скандирует компания, вернувшаяся в клуб. Они знают, что в «Нужниках» оборудован гигантский слив, и считают, что настал идеальный момент, чтобы Жосс Дюмулен привел систему в действие. Отравившись кислородом, они торопятся «подлечиться».