Добро пожаловать, Матушка Россия, в наш европейский луна-парк! — восклицает он.
— Вы еще увидите, мы еще станем богаче вас, как только загоним по хоррррошей цене наши атомные бомбы вам, бедные наши вррррррраги! (Борис прилежно грассирует.) — Настанет день, и все мы наденем костюмы от Микки из органди!
— Да ради бога, лишь бы весело было!
— У меня есть подружка, — бормочет страшным шепотом Лулу, — уж такая расистка и антикоммунистка, что никогда не пила даже «Блэк рашн».
— Ха-ха-ха! — смеется Борис. — Возможно, теперрррь вы сумеете ее перрреубедить!
— Какая у вас великолепная трость, it's marvelous really, — говорит Ирэн.
— Однозначно, man, — бросает Фаб. — Палка — просто турбо-niсе!
— Ну и дела! — горланит Марк. — Тут у нас не стол, а какая-то всемирная деревня.
— Смотррррите, я набррррал тррринадцать жемчужин, — хвастается Борис Ельцин, демонстрируя портмоне, заполненное маленькими перламутровыми горошинами.
— Зачем? — внезапно осеняет Марка.
— Чтобы помнить об этой вечеррринке!
— Зачем?
— Как зачем? Чтобы рррасказывать потом о ней моим внукам.
— Но зачем?
— Ну, чтобы они вспоминали обо мне, когда я перейду в мир иной… — торжественно заявляет русский президент.
У Марка загораются глаза от внутреннего ликования. Подвиньтесь, Пифагор, Евклид и Ферма! Нобелевская премия в области математики — единственная награда, достойная уважения, — практически в кармане. Обслуживание на высшем уровне, им уже несут основное блюдо — седло ягненка под соусом из «Смартиз». Марк встает — ему нужно в сортир. Перед тем как выйти из-за стола, он наклоняется к Лулу и шепчет ей на ухо:
— Поверьте, когда умираешь, хочешь отлить, это почти так же сладко, как кончить!
Марк окончательно понял, что вечеринка будет шикарной, увидев, как в дамском туалете девицы поправляют личики или нюхают коку (что, впрочем, почти одно и то же: кокаин — не более чем пудра для мозгов). Он пишет на листочке «Post-It»: «Основные события двадцать первого века или развернутся в дамских комнатах, или не случатся вовсе».
22.00
Никогда мне не бывает так грустно, Как после хорошего обеда.
Поль Моран «Запасы нежности»
Возвращаясь, Марк натыкается на Клио — подружку Жосса Дюмулена. Она с трудом ковыляет вниз по лестнице, мешают ноги десятиметровой длины (за вычетом каблуков). Ее почти совершенное тело нещадно затянуто эластичным платьем из латекса.
— Мадемуазель, позвольте угостить вас лимонадом! — обращается к ней Марк, подставляя руку для опоры.
— Sorry?
— Донна, ты опоздала, — разъясняет Марк, — и мы тебя нака-ажем!
— Oh yes please! — отвечает она, хлопая невероятной длины накладными ресницами. — lama naughty girl!
Она многозначительно жмет Марку руку.
— В наказание ты будешь ужинать за моим столом.
— Но… меня ждет Жосс…
— Приговор окончательный, обжалованию не подлежит! — изрекает Марк. И он волочет Клио за свой стол, схватив ее за очаровательное голое запястье.
Вернувшись к тарелке с блюдом из невинно убиенной овечки, Марк подвергается допросу с пристрастием.
— Ну что, — спрашивает ироничным тоном Лулу Зибелин, — готовитесь ко второй попытке?
— Ага, — кивает Марк. — Сам не знаю, что на меня нашло. Так называемая «французская литература» сегодня обладает примерно таким же весом, как театр Но. Зачем писать, если роман живет не дольше текста рекламного ролика макаронных изделий фирмы «Барилла»? Оглянитесь вокруг: фотографов здесь сегодня не меньше, чем звезд. Так вот, во Франции — та же хреновина с писателями: их примерно столько же, сколько читателей.
— Тогда к чему все это?
— А действительно… Я — писатель мертворожденный, порченный счастьем. Все мои поклонники живут вокруг станции метро «Мабийон». Плевать! Все, что мне требуется, — это чтобы когда-нибудь меня вновь открыли — за границей, после смерти. В этом есть особый шик — понравиться заочно и посмертно. А может, наступит день, когда какая-нибудь дама, вроде вас, лет через сто заинтересуется мной. «Второстепенный забытый автор конца прошлого века». Патрик Морьес в 2032 году напишет мое жизнеописание. Меня переиздадут. А читать будут престарелые эстеты-педофилы. Тогда, только тогда станет ясно, что я творил не напрасно…
— Да ла-адно вам! — в голосе Лулу звучит скепсис. — Не кокетничайте… Уверена, дело совсем в другом… Возможно, в красоте: Она манит вас: Вы ведь многие вещи находите красивыми?
Марк задумывается.
— Это правда, — говорит он после некоторой паузы. — Две самые прекрасные вещи в мире — это партия скрипок в песне «Stand by me» Бена Кинга и девушка в бикини с завязанными глазами.
Клио сидит на коленях у Марка. Несмотря на хрупкость, весит она прилично.
— Тебе еще не надоело быть подругой звезды? — спрашивает Марк. — Не хочешь перепихнуться со стулом?
— What? Она устремляет на него взгляд своих пустых глазок.
— Ну, понимаешь, раз уж ты сидишь на мне… если начнешь выходить в свет со своим стулом, им буду я… (Он машет рукой в воздухе.) Это, типа, шутка… Just kidding, forget it.
— This guy is weird, — говорит Ирэн, обращаясь к Клио. Юмор Марка не у всех пользуется успехом. Если так будет продолжаться, он усомнится в себе, что недопустимо, когда пытаешься кого-нибудь соблазнить. Внезапно ему в голову приходит идея. Он засовывает руку в карман костюма, достает ту капсулу «эйфории», которую Жосс дал ему (на стр.
Он засовывает руку в карман костюма, достает ту капсулу «эйфории», которую Жосс дал ему (на стр. 18), незаметно открывает ее и высыпает порошок в стакан водки «Оксиджен», который Клио тут же хватает со стола и осушает в один прием, не переставая что-то оживленно обсуждать с Ирэн. Все прошло, как в кино! Марк потирает руки. Теперь остается только подождать, пока наркотик подействует. Да здравствуют кошечки-наркошечки! Нет больше необходимости листать юмором, сорить деньгами, ужинать вдвоем при свечах: капсулу в рот — и сразу в койку!
В воздухе пахнет дорогими духами, алкогольными парами и потом высшего общества. Ее светлость принцесса Джузеппа ди Монтанеро протырилась в клуб без приглашения с помощью приятелей-трансвеститов, надолго оттянувших на себя внимание портье. Повсюду — недоступные женщины, увешанные дорогущими драгоценностями. Некоторые из них, впрочем, мужчины. (Марк своими глазами видел характерную выпуклость под юбкой у дамы, которая припудривала носик — снаружи и изнутри! — в туалете.)