Какой танец выбрать? Исполнить ли «Черепаший твист» (лежа на полу болтать в воздухе четырьмя конечностями)? Или же изобразить «Вопросительное мамбо» (вращаться вокруг собственной оси, рисуя в воздухе знак вопроса указательным пальцем)? Продемонстрировать рискованную «Метеорологическую фетву» (поставив ногу на горло вашей партнерши, в ритме музыки начать поворачивать носок на сорок пять градусов туда-сюда, выкрикивая слово «АЯТОЛЛА!» семь раз подряд с нарастающей громкостью, после чего извергнуть содержимое вашего желудка на всех тех в зале, кто обладает физическим сходством с Аленом Жийо-Петре, — затем найти настоящего, буде возможно, — затем несколько раз повторить те же па в этой последовательности)? В конце концов Марк выбирает свой любимый танец, который называется 'Тахикардия».
Он знает, что ему нужно на этой земле. Он хочет уютной ирреальности. Он хочет пестрой музыки и высокоградусных спиртных напитков. Он хочет, чтобы люди резали пальцы краями страниц, читая эту книгу. Он хочет подскакивать, как индикатор его стереосистемы. Он хочет научиться путешествовать факсом.
Он хочет, чтобы дела шли неплохо, но и не слишком хорошо. Он хочет спать с открытыми глазами, чтобы не упустить свой шанс. Он хочет, чтобы у него вместо глаз были видеокамеры, а вместо мозга — монтажная студия.
Он хочет, чтобы его жизнь была фильмом Роже Вадима-Племянникова 1965-го года выпуска.
Он хочет, чтобы ему говорили комплименты в лицо и гадости — за спиной. Он не хочет быть предметом разговоров: он хочет стать предметом споров. Кроме того, он хочет пирожное с абрикосовым конфитюром, очень липкое, чтобы съесть его, сидя на песке и глядя на волны, — неважно где. Конфитюр будет течь у него по пальцам, и его нужно будет слизывать, все это море сахара, пока оно не превратилось в карамельку под лучами солнца.
Конфитюр будет течь у него по пальцам, и его нужно будет слизывать, все это море сахара, пока оно не превратилось в карамельку под лучами солнца. В небе глупо пролетит самолет, волоча за собой рекламу крема для загара, и в ответ он размажет абрикосовый конфитюр по своему лицу, и отразившиеся от него ультрафиолетовые лучи срикошетят обратно в мировой эфир. Дуэнья в Севилье.
За блюдом паэльи Поет сегедильи
Мануэля де Фальи. А бугенвиллеи там будут? Почему бы и нет? Пусть будут бугенвиллеи. И тропический ливень, больше похожий на потоп? Ладно, согласен и на это, но только ближе к концу дня, в те самые пять минут, после вспышки зеленого луча. Но все же самое главное — пирожное с абрикосовым конфитюром. Черт, пирожное с абрикосовым конфитюром — это так несложно! Марк же не луну с неба просит!
— Вы что, устали, Марк? — догадывается пресс-атташе, беря его за руку, чтобы привести в чувство.
Он отряхивается и вновь принимается танцевать. Он опускает глаза. No eye contact. Столкнуться с чужим взглядом очень опасно, особенно когда звучит номер в стиле speed-core и лучи лазеров режут лес поднятых рук. Плечи танцующих сверкают, отражая лазерный свет, словно множество миниатюрных катафотов. В ожидании удара гонга он рассматривает носки своих ботинок, хотя прекрасно знает, что гонг не прозвучит, пока противник не отправится в нокаут. Не за этим ли он пришел сюда: нечто, на что можно смотреть посреди этой толпы умалишенных, которые всегда правы? Не являют ли эти два модельных ботинка всего лишь символ того, что его ноги прочно стоят на земле?
Каждый борется за себя, как может. Некоторые пытаются вести беседы, несмотря на шум. Им приходится часто повторять слова и постоянно напрягать притупившийся слух. Но на дискотеке кричать бесполезно. Чаще всего дело кончается тем, что собеседники невпопад обмениваются номерами телефонов, нацарапанными на тыльной стороне ладони, и откладывают беседу до лучших времен. Другие танцуют, держа в руках стаканы и вперив в них взгляд. Время от времени они сильно рискуют, поднося их к губам: при этом любое неловкое движение локтя соседа ведет к тому, что они обливают себя. Поскольку на дорожке невозможно ни пить, ни разговаривать, созерцание собственных ботинок представляется Марку вполне этически допустимым занятием. Не стоит думать, что вся абсурдность ситуации ускользнула от него. Напротив, никогда он столь ясно не осознавал свою принадлежность к классу юных идиотов из хороших семей, как в этом одиночестве посреди толпы охваченных энтузиазмом безумцев, на этом беломраморном полу, воображая себя бунтарем, при том, что принадлежит он к весьма привилегированной касте, в то время как миллионы людей спят на улице при температуре ниже 15С, подложив под себя лист гофрированного картона. Он все это знает и именно поэтому уставился в пол.
Временами Марк смотрит на свою жизнь со стороны — как люди, пережившие клиническую смерть. В эти мгновения Марк беспощаден: он ненавидит этого мудозвона, он ничего ему не прощает. И все-таки, скрежеща зубами от злости, всегда возвращается в свою телесную оболочку. Его стыд, его беспомощность, его капитуляция перед действительностью как раз и объясняются тем фактом, что он не хочет себя простить. Что тут поделаешь? Ты не изменишь мир. Так что тебе только и остается, что рассматривать свои ботинки и пытаться склеить дамочку-атташе. По этому поводу ему вспоминается знаменитая история про мисочку с водой, в которой полощут пальцы. История случилась не то с генералом де Голлем, не то с королевой Викторией. Один африканский царек, которого с помпой принимали во дворце, выпил воду из своей мисочки в конце банкета. Глава государства, принимавший царька, в ответ дипломатично поднес свою к губам и осушил ее до дна, и глазом не моргнув. Всем присутствующим не оставалось ничего другого, как последовать его примеру.