Андрис не стал прерывать его. Он слушал, не особо вникая в суть — знал, что все нужное задержится в памяти. Задержится, подгонится одно к другому… Ему трудно было на следственной работе: там все формализовано и требует постоянного перевода мыслительных процессов, которые совершаются сами собой, на язык официальных документов. Хотя всего-то и надо: набрать как можно больше информации и ждать, когда сложится картина. Не торопиться. Не гнать гусей. Не выхватывать рыбку из котелка…
Но что-то жуткое, завтрашнее было в бору, процветающем по воле человека, но не для человека.
Какое-то новоявленное, новомасштабное чудовище Франкенштейна… Не нагнетай, сказал он себе. Не так все жестко — вон собираются там сегодня ночью и намерены веселиться… ну, не веселиться — расслабляться, так будет вернее…
— А как вы думаете, Рене, — неожиданно для себя сказал он, — нет ли связи между Жестяным бором и тотальным отказом от наркотиков?
Рене замолчал и ошарашенно посмотрел на него.
— Связи? — переспросил он. — Какая тут может быть связь?
— Не знаю, — сказал Андрис. — Просто и то, и другое — явления уникальные и очень локализованные.
— Ну, таких-то уникальных и локализованных явлений можно назвать еще много.
— Например? — Андрис наклонил голову.
— Например… например… — Рене поморгал. Потом нахмурился и посмотрел на Андриса уже как-то иначе — не так, как до сих пор.
— Не будет примеров? — поинтересовался Андрис.
— Подождите, подождите… — пробормотал Рене. — Не так сразу. Во-первых, несовпадение по времени… и потом — механизм?..
— Несовпадение — ерунда, эффект может быть кумулятивным, — Андрис чувствовал, что его понесло. — А что касается механизма — да какой угодно! Такая масса растительности — пожалуйста: изменение электрической емкости, колебания ее — проверял кто-нибудь? Изменение зарядов? Тепловое излучение, ультрафиолетовое излучение, инфразвук? Всякие летучие вещества, фитонциды, например…
— Феромоны… — прошептал Рене; глаза его стали круглыми, он смотрел на Андриса, как Вальтасар на стену. — Так он и гнал нас феромонами… мне и в голову… никому в голову…
Андрис чувствовал, как собирается кожа на спине. Он знал, что такое феромоны — слово было сказано, и сразу стало понятно, что именно то слово…
— Что с вами? — шепотом спросил Тони.
— А? — Андрис повернулся к нему. Лицо Тони было напряжено, как у человека, который опасается неприятного розыгрыша.
— Я говорю — вы как будто змею увидали.
— Да, че, — сказал Рене. — Именно змею. Знаешь, что такое феромоны? Это такие летучие вещества, которые влияют на поведение. Раньше считалось, что феромоны бывают только у насекомых…
— Ну, и?..
— Оказалось, что люди ничем не хуже насекомых.
— Понятно… — протянул Тони. — Да, это многое объяснило бы…
— Этим многое и объясняется, — сказал Андрис. — Феномен толпы, например.
— Да, — сказал Тони. — Я о том же.
— Надо поговорить с ребятами, — сказал Рене.
— Есть с кем? — спросил Андрис.
— Вы хотите?
— Очень.
— Тогда дня через два-три — вот прокачаем историю с миллионами… И Марину можно будет пригласить…
— А что за Марина?
— Интересная дама. Из института Радулеску — работает там на программном муляже мозга. Умница. Недавно «круглый стол» проводили — «Экология и нравственность», — о, как она нашего Сатируса гоняла! Есть у нас такой Сатирос, большой поборник нравственности, его студентки Сатирусом прозвали. Пух и перья.
— Э-э… — Андрис нахмурился, вспоминая.
Пух и перья.
— Э-э… — Андрис нахмурился, вспоминая. — Сомерс?
— Да. Она по мужу — Сомерс. Только он от нее сбежал. Вообще он, конечно, сукин сын. Пустил слух, что она — дочь мутанта.
— Так, — сказал Андрис. Все встало на места. Он вспомнил. — Вспомнил. Где я ее видел. То есть не ее.
— Так вы уже знакомы? — спросил Рене.
— О! — сказал Тони. — Более чем. Дядюшка ночью вынес ее из огня.
— Из какого огня?
— Из самого натурального. Ты еще не слышал про пожар в «Клубе Одиноких Генералов»?
— Так вы там были? — закричал Рене. — А чего же вы молчите? Что там было? Правда, что бомба?
— Правда, — сказал Андрис. — Граната с термитными шариками. Семь человек сгорело, в том числе и бомбист. — Всех, кто был возле лифта, просили говорить именно так. Андрис не слишком верил в действенность подобных методов, но просьбу, конечно, уважил.
— И кто же? Полосатики?
— Это кристальдовцев так зовете?
— Их самых.
— Похоже, что да. По крайней мере, они там были.
— Гады, что делают… Семь человек, говорите?
— Шесть — и бомбист.
— Все равно семь… Ах, черт, — Рене потер лицо. — Как-то даже не верится, что у нас — такое…
— Ну, почему, — сказал Андрис. — Мы — страна с давними террористическими традициями.
— Да, — сказал Рене. — Конечно. Но это всегда было где-то не у нас — на юге, на западе… У нас было спокойно… на уровне рядовой уголовщины. Бомбы не взрывали.
— Бомбы, — сказал Андрис. — Бомбы — еще не все…
Бомбы действительно были только цветочками.
…Согласно теории Хаппы — монография «Сублимация демократии», год издания тысяча девятьсот девяносто восьмой, тираж сто тридцать экземпляров, «для служебного пользования», — терроризм в нашей стране давно утратил свою начальную философию возмездия, превратившись постепенно в рядовую фазу развития любого общественного движения в условиях социальной или политической пассивности большинства населения. Посылка эта формулировалась в прологе, а дальше шла исключительно интересная глава, в которой подробно, шаг за шагом, прослеживался путь Кронта и Миксона от попыток отстоять права парламентской оппозиции до организации диверсий на железных дорогах; при том особо подчеркивалась роль парламентского большинства, серией последовательных противоречивых законов буквально заставивших оппозицию взяться за оружие; приводились слова Кронта, сказанные на суде: честный абсолютизм гораздо лучше виляющей жопой конституции — по крайней мере, нет чувства, что тебе поминутно наставляют рога. Семь десятилетий, прошедших с тех пор и до окончания войны — период конституционной монархии, — были, по сути, периодом отработки метода. Любая партия или общественное движение, пытаясь добиться популярности в массах и завоевать если не большинство, то хотя бы значительное число мест в парламенте, натыкалась на надежную жесткую блокировку — причем в полном соответствии с законом — своей агитационно-пропагандистской деятельности; одновременно в слоях населения, поддерживающих это движение, начинались репрессии — разумеется, под иными предлогами. Рано или поздно формировалась группа наиболее активных деятелей, которые переходили к террористической деятельности — как правило, нацеленной против монарха, крупных сановников и наиболее одиозных работников репрессивных учреждений.
Стереотип развития событий соблюдался с таким постоянством, что даже пацифисты, набравшие немалую силу в конце двадцатых годов, в середине тридцатых перешли к диверсиям на военных объектах; их, разумеется, тут же всех перевешали. После войны, с отречением последнего императора и провозглашением республики, ситуация изменилась незначительно: двухпартийный блок — либеральной и конституционной партий — изо всех сил стремившийся к сохранению статус-кво, не мог препятствовать образованию новых партий, но всеми возможными методами не допускал роста их влияния — вплоть до большого террора семидесятых-восьмидесятых годов. Партийные активисты, видя, как отправляются в лагеря их соратники, брались за оружие — что давало повод властям для усиления репрессий. Кроме того, существование терроризма вызывало у населения неприятие политической деятельности вообще, поскольку иных проявлений этой деятельности население просто не знало. Активисты же, сталкиваясь с пассивностью и даже враждебностью масс, почти сразу переходили к насильственным методам, считая — и не без оснований — все прочие методы недейственными. Замыкался — и к началу девяностых годов замкнулся — порочный круг. Либерализация режима привела только к взрыву терроризма всего спектра: от ультралевого до махрово-правого. События девяносто шестого года, когда страна несколько дней находилась на грани установления военной диктатуры, — прямое следствие этого… Хаппа воздерживался пока от развернутых комментариев, переходя к анализу действий конкретных группировок. В них он насчитывал обычно четыре стадии: демонстрационных акций — ими группировка заявляла о своем существовании; как правило, это были бесцельные диверсии, совершаемые там, где их было проще всего совершить. Затем шли собственно целевые акции — характер их зависел от специфики группировки и ее политических целей; поскольку именно на этих направлениях охранные мероприятия были наиболее значительны, акции редко удавались; о достижении же каких-либо стратегических целей не могло идти и речи. Ломаясь на неудачах, группировка неизбежно распадалась на несколько частей, и между ними нередко начинались вооруженные конфликты. Иногда эта стадия растягивалась на несколько лет — так, например, правое и левое крыло «Группы О» занимались взаимоуничтожением с семьдесят второго по девяносто шестой год. Наконец, последняя стадия, исход-стадия, конкретные проявления которой были самые разнообразные и практически непредсказуемые. Чаще всего группировка незаметно для себя перестает существовать, рассасывается. Иногда — реже — от политических акций переходит к банальной уголовщине. Случается, что оставшиеся после «вендетты» террористы совершают ряд особо жестоких и бессмысленных акций — так, семеро членов недоразгромленного «Движения Девятого августа» — неомонархисты — вошли, вооруженные автоматами и гранатами, в крупнейший в столице универмаг и учинили там бойню. Что, кстати, и послужило поводом для офицерского мятежа девяносто шестого года. Наконец, были случаи, когда те или иные группировки или только их руководство — тогда рядовые боевики действуют в неведении, — попадают под влияние какой-либо государственной структуры и «работают» в ее интересах; Хаппа не уточнял, какие именно группировки и под чье влияние попадали, но Андрис знал, что речь идет о «Белой лиге», которой покровительствовала армейская контрразведка, и «ВВВ» — группе «истребителей террористов», действовавшей в семидесятых годах против «Внутреннего фронта», «Полудня» и «Часа Ч»; в эту группу входил и молодой Хенрик Е. Хаппа…
В выводах Хаппа открытым текстом писал: ситуация останется неразрешимой, пока будет насильственно сдерживаться политическая активность народа. Поскольку это — насильственное сдерживание — вошло в традицию и, более того, стало групповым инстинктом правящих партий, — то мирного выхода из тупика он, Хаппа, не видит.
Продолжение такой политики приведет либо к гражданской войне, либо к реставрации диктатуры; отход от нее — к немедленному росту терроризма. В рамках существующей системы невозможно предложить народу весь спектр политической деятельности, научить его заниматься политикой «по-европейски»; но и в случае правого ли, левого ли переворота первоочередной задачей нового правительства станет укрепление властных структур, то есть продолжение по сути нынешней политики, пусть и под иными лозунгами. То, что насаждалось, унавоживалось и взращивалось сто двадцать лет, вряд ли может быть выкорчевано таким простым методом, как смена власти…
— Бомбы — это еще цветочки, — повторил Андрис. Господи, устало подумал он, ведь действительно так.