— Скоро выйдем, — сказал он. — Как вы себя чувствуете?
— Спасибо, — сказала она. Голос ее был напряженный — видимо, приходилось терпеть боль. — Мне сказали, что это вы меня вынесли. Спасибо.
— Чисто рефлекторно, — сказал Андрис.
— У вас здоровые рефлексы, — сказала девушка.
— Да уж, — усмехнулся Андрис. — Здоровые…
— Здоровые. Другие рефлекторно дернулись к лестнице.
— Это и есть здоровый рефлекс — дернуться к лестнице.
— Не рефлекс, инстинкт.
— Ну, инстинкт… — Андрис помолчал. — Скажите, где я мог вас видеть?
— Это тоже рефлекс?
— То есть?
— Задавать женщинам этот вопрос?
— Нет, обычно я знакомлюсь по-другому.
— Выносите из огня?
— Например.
— Замечательно.
— Я говорю чистую правду: я где-то вас видел, но никак не могу вспомнить.
— Знаете, я совершенно не могу сосредоточиться…
— Не надо.
— Меня раз фотографировали для журнала.
— Какого?
— «Информатика и информатроника».
— Какого?
— «Информатика и информатроника». В позапрошлом году. С вот такой улыбищей. На обложке.
— Нет. Не видел этого журнала.
— Оно и понятно.
— Почему?
— Специалисты никогда не ходят на голо.
— Дурной тон?
— Что-то вроде. Раздражает.
— Раздражает… Тони, сколько времени?
— Без пяти три, — сказал Тони. Голос его был усталый. Кристальдовец спал, привалившись к стене. Или был в обмороке.
— Скоро до нас доберутся, — сказал Андрис.
— Да, — сказала девушка.
— Вы тут постоянно работаете?
— Да это не работа. Хотя — платят же… Иногда, вечерами. У них приличная арматура. Была. Ну да ничего, купят еще. Подождите, где-то же должна быть моя маска? — она приподнялась и стала осматриваться.
Андрис подал ей маску и перчатки. На маске изнутри было множество желтых блестящих точек. Расположенные неравномерно, они образовывали портрет странного, искаженного не то болью, не то гневом, лица. Подобные микросенсорные маски, снимающие биотоки с мимических мышц и активных точек лица, Андрис видел и раньше — ими пользовались операторы систем противоракетной обороны. Но датчиков на тех масках было гораздо меньше.
— Сколько же здесь контактов? — спросил он.
— Восемьсот пятнадцать. И по сто пятьдесят в перчатках.
— Богато, — сказал Андрис. — А, извините, где вы вообще работаете?
— В институте биофизики.
— У… э-э… Радулеску?
— В какой-то мере. А что?
— Просто так.
— Забавно — когда говорят о нашем институте, обязательно вспоминают дедушку. Он что, так широко известен?
— Выходит, так.
— Жалко. Получается, что вы судите о нас по одному диноцефалу.
— Диноцефалу?
— Были такие — еще до ящеров.
— Я вообще о вас не сужу. Я про вас ничего не знаю, как я могу судить?
— Про Радулеску же вы откуда-то знаете?
— Про Радулеску я тоже ничего не знаю. Фамилию только слышал, и все.
Далекие, приглушенные толщей бетона завывания бура прекратились, потом грохнуло — упало что-то тяжелое.
— Ну, вот, — сказал Андрис. — Можно и выходить.
Декан был моложав и делал вид, что куда-то спешит. Андрис же, наоборот, тянул резину и страшно жалел, что старик Ломброзо сейчас не здесь: декан являл собой тип рафинированного жулика. Такой просто не мог не брать. Рука Андриса непроизвольно тянулась к бумажнику. Наконец, сошлись на том, что деканат пока не будет давать ход делу — по крайней мере, до окончания следствия. Намек Андриса на то, что в случае благоприятного исхода благодарность родственников обормота Тони будет безмерной, декан воспринял очень сдержанно. То ли намек был недостаточно прозрачен, то ли представления декана о безмерности расходились с общепринятыми.
— Ну, вот, — сказал Андрис обормоту Тони, который дремал на скамейке в сквере. — Можешь идти на лекции. Пока что я тебя отстоял. А то, может, еще и в полицию сбегаю — пусть дело прекращают?
— И так прекратят, — сказал Тони.
— У них на меня никакой компры нет. Не хочу я на лекции. Я спать хочу.
— Ничего себе — спать! — возмутился Андрис. — Спать знаешь когда будем?.. — он хотел сказать, когда именно они будут спать, но передумал. — Давай-ка найдем какой-нибудь уединенный телефон.
— Телефон… — пробормотал Тони. — А, телефон. Телефон есть.
— Опять где-нибудь в подвале?
— Нет, — Тони помотал головой, стряхивая с себя остатки сна. — Наоборот.
Они обошли учебный корпус и направились к зданию общежития: двум шестнадцатиэтажным башням, соединенным перемычками-галереями: между четвертыми и десятыми этажами. Двухэтажный цоколь здания был весь из стекла. Все это было бы даже красиво, если бы красоту не портила не то незавершенность, не то запущенность: потеки на стенах, грязь, трещины в стекле, кое-где стекол не было вовсе. Возле парадного в ряд стояли мусорные баки. В лифте воняло. На панели чем-то красным было написано: «Оставь одежду, всяк сюда входящий». Ниже: «Нельзя так жить, люди!» Крик души. Под вентиляционной решеткой висел приклеенный намертво плакат: портрет Кристальдо в две краски и лозунг: «Народ всегда прав!» Кто-то пытался плакат отскоблить — не получилось.
На десятом этаже Тони постучал в дверь с надписью: «Телецентр». «Кто?» — спросили из-за двери. «Это я, Ольвик», — сказал Тони. Ему открыли. В комнатке было не повернуться — аппаратура и груды журналов. Тут же была дверь в другую, смежную комнату, светлую и более просторную. Там стояла телекамера. Парень сказал: «Хорошо, что ты пришел. Покарауль, я скоро приду. Никого не пускай.» Тони запер за ним дверь. Андрис нашел телефон, снял трубку. Аппарат был старого типа, и он повозился, прилаживая декодер к наушнику. Потом набрал нужный номер, дождался гудения, сказал: «Август. Информацию», — и стал ждать. Через минуту декодер заговорил искусственным голосом.