Андрис поднял голову, прислушался. Нет, показалось. Тони спал. Парень, которого они ждали, все не возвращался. Андрис прошелся по комнатам, полистал журналы. Все журналы были музыкальные. Моральным уродом Андрис себя не считал и равнодушие к музыке полагал естественным. Его пытались переубедить, и неоднократно — особенно женщины. Но… На подоконнике лежал магнитофончик, горкой — кассеты. Хотел включить, но не стал — неудобно без хозяина. Город был как на ладони. Вон там — «Палас», а вот, очевидно, вокзал. Да, вокзал. Слева синеватой грядой подступал, втискивался между кварталами Серебряный бор.
Воздух был исключительно прозрачен. Осень. Скоро начнут желтеть деревья. В столице уже желтеют…
Но боже ты мой — до чего надоело носить маски! Уже за пятьдесят — и какую же огромную часть жизни занял этот странный, жестокий, непристойный карнавал… жалко, жалко, жалко… Никуда не денешься. Доктор говаривал по подобным поводам: такова структура момента. ТСМ. ТСМ — и приходится жить какой-то призрачной, схематичной жизнью. ТСМ… надо было смотаться тогда, в девяносто втором — в какую-нибудь Швейцарию… стать швейцарцем… и причина была, и поводов — по самые уши… и возможность прекрасная… Проклятый Шерхан. ТСМ.
Щелкнул замок, и вошел тот парень. Рене.
— Извините, задержался… — начал он, увидел спящего Тони и осекся, — но Тони уже проснулся, подскочил и стал тереть глаза.
— Нормально, Рене, — сказал он. — Я так… слегка.
— Интересные новости, че, — сказал Рене. Андриса он будто не замечал. Таковы были теперь правила хорошего тона. — Ты знаешь, наверное, что факультет естественных наук выделил два миллиона новыми на помощь семейным и детным? Знаешь, да? Так вот: не будет двух миллионов. Передумали.
— Как? — удивился Тони. — Большой Совет проголосовал.
— Совет проголосовал, а деканат сказал: фиг вам. Деньги делись.
— Плохо дело. То есть со всех сторон плохо.
— Буду делать передачу. Разъяснять и успокаивать. Беда в том, что деканат как-то уж очень подозрительно крутит хвостом.
— А ректор?
— Ну, ты же знаешь: я вас не, вы меня не.
— Ловко у него выходит… Слушай, Рене: ты Еву Йенсен помнишь?
— Конечно.
— Я ее вчера видел. Так вот: она полностью завязала. Тебе не кажется, что происходит нечто странное?
— Мне кажется… — Рене сел на стул верхом, скрестил руки на спинке, посмотрел на Андриса, на Тони; Тони ему кивнул: можно, мол. — Еще как кажется. Не далее как вчера обсуждали эту тему.
— Придумали что-нибудь?
— Оригинального — ничего. Все сходятся на том, что кто-то что-то добавляет в питьевую воду. Помнишь работы Кристоффа по сверхразведениям?
— Я же юрист.
— Тьфу, черт, все время путаю, кто есть кто. Конечно, ты юрист. Кристофф показал, что некоторые вещества сохраняют способность воздействовать на живые ткани при концентрациях меньших, чем молекула на литр. Ему тогда чуть было не отвалили нобелевку. Но почему-то не отвалили.
— Я думал, ты что-то знаешь.
— Я знаю только, что кристальдовцы второй год облизываются на систему водоснабжения.
— А что они имеют против компьютерных игр?
— То же, что и против наркотиков: отвлекают молодежь от революции.
— Игротеки громят не только кристальдовцы.
— Ну, не все кристальдовцы признаются, что они кристальдовцы. У них есть, говорят, и тайная организация.
— Все равно не сходится.
— Может быть, че, может быть. Меня сейчас эти два миллиона волнуют больше, чем все игротеки мира. Очень нехороший прецедент — и очень нехорошие настроения в народе. Может быть большая буза.
— Да, это…
— Кстати, о бузе. Сегодня откатники опять идут в «жестянку». Приглашаются все желающие.
Сегодня откатники опять идут в «жестянку». Приглашаются все желающие. Где-то около моста все будет происходить.
— Что такое «жестянка»? — спросил Андрис. — И кто такие откатники?
— «Жестянка», или Жестяной бор, — сказал Рене, — это то, что раньше называлось Серебряным бором. До поза-позапрошлого года, когда там порезвился фонд Махольского. А откатники — это такие чудные ребята, которые считают, что надо время от времени отдыхать от цивилизации. Разряжаться. Устраивают всякие коллективные действа. Были тут гаитянские студенты, вудуизму научили. Вот они и… пока, без особой уголовщины.
— Рене, — сказал Андрис, — может быть, я надоел вам со своими вопросами… но это не вполне праздное любопытство. Если можно, то поподробнее насчет Жестяного бора.
— На сколько подробнее? — осведомился Рене деловито. — Могу на пять минут, могу на час.
— То есть вы основательно в курсе дела. Давайте начнем с пятнадцати минут.
Рене слегка откинулся на своем стуле, подумал, потом начал:
— После того, как пустили поезда по скоростной трассе «Север — Юг», урочище Серебряный бор стало популярной зоной отдыха жителей столицы. Согласитесь, час езды — и вы попадаете в один из живописнейших уголков страны, — это привлекало многих. Уже через год после начала эксплуатации урочища в таком качестве экологическая обстановка резко ухудшилась. В выходные дни плотность отдыхающих в некоторых местах бора доходила до ста человек на гектар, что раз в восемь больше оптимума. Антропогенное воздействие было значительным. Перед властями встал выбор: либо резко ограничить поток отдыхающих, либо распределять их как-то более равномерно по территории урочища, либо пойти на заведомое истощение биоценоза, как это и произошло в лесах зеленой зоны столицы… И тут фонд Махольского предложил провести крупномасштабный эксперимент по повышению сопротивляемости биоценоза антропогенному воздействию. Была разработана система управления биоценозом: периферические датчики поставляли на процессоры информацию о состоянии всех видов растительности, процессоры, объединенные в сеть, давали команды на полив, подкормку, лечение — и так далее. Систему развернули на площади в семьсот гектар. Фонду она обошлась в двадцать семь с половиной миллионов фунтов стерлингов. Предполагалось, что облагороженные биоценозы будут иметь сопротивляемость на порядок большую, чем необлагороженные. Эксперимент продолжается по сей день, хотя первый, главный и никем не ожидавшийся результат был получен уже на следующий год: посещаемость урочища уменьшилась примерно в двести раз и стала значительно меньше той, что была до прокладки трассы. Не то что из столицы — жители Платибора и студенты почти полностью перестали бывать там. Почему-то там стало очень неприятно находиться. Объясняют это исчезновением птиц — в облагороженных районах нет вредителей, птицы там не селятся, стоит тишина, а у человека в подсознании: если замолкли птицы в лесу, значит, опасность… Так или нет — сказать трудно. Но по себе знаю: вдруг становится жутко. Среди дня, внезапно. Причем я, кажется, человек не слишком впечатлительный. Это общая часть. Приступаем к техническим подробностям…