— Убийца!!! — вопил гнусно и истошно Авварон.
Иван опрокинул оборотня. Теперь он стоял, еле удерживаясь на ногах, опираясь всем телом на осиновый кол, изнемогая от нахлынувшей слабости. Но сквозь кровь, сквозь боль и мрак он видел, как жуткое, кошмарное чудище истекает черной кровью, уменьшается, превращается в человека — хлипкого, голого, трясущегося, скребущего землю ногтями и молящего о пощаде.
Да, молящего о пощаде с пронзенным сердцем.
— Ты убил собственного сына! — зловеще прошептал из?за левого плеча Авварон. — Я же сказал тебе, Иван, что будет встреча с сыночком. Ты сам просил об этом, ты что — забыл? Забыл! А потом убил его. Убийца!
— Врешь, сволочь! — прохрипел Иван.
Человек извивался, стонал, тянул руки к нему, к Ивану, глаза его были налиты непостижимым отчаянием.
Нет, Иван не верил, он ничему не желал верить, он давил на осину, пригвождая оборотня к земле.
— Ну и дурак, — прошипел напоследок Авварон. — Убивец ты! — И отвернулся. И пошел прочь. А пройдя три шага, обернулся черным вороном — и улетел, канул во мраке.
Дурак? Убивец? Иван резко выдернул осину из груди оборотня. Упал. Он не мог стоять на ногах. Но он просипел, вопрошая:
— Правда это?
Оборотень не ответил. Рана у него на груди медленно затягивалась. Иван заглянул в глаза оборотня. Это были серые, глубокие глаза Аленки. Оба глаза, а не один левый.
Такие глаза не могли появиться в этом проклятом мире сами по себе. И это были не глаза оборотня, это были глаза его сына. Значит, он родился. Значит, он выжил и стал вот таким.
— Ты живой? — спросил Иван.
— Я не умру, — глухо ответил сын?оборотень. — Ты пожалел меня. Зачем?!
— Много будешь знать, скоро состаришься, — пробубнил Иван. — Тебе мать ничего про меня не рассказывала?
— У меня не было матери, — вызывающе проговорил оборотень, — я сын Пристанища.
— Ты мой сын, — сказал Иван.
— Ты мой сын, — сказал Иван. — Погляди на меня, и ты узнаешь себя.
Теперь, когда оборотень был в своем собственном облике, он и впрямь казался почти двойником Ивана — тот же нос, тот же лоб, подбородок, вот шрама над бровью нет. А роста почти такого же, и пальцы на руках, и даже уши, щеки… только глаза были ее; Аленины! Вот так встреча!
Иван чувствовал, что теперь сын?оборотень не сделает ему ничего плохого, хотя и не поверил ему, хотя и не признал. Но еще он чувствовал, что вот?вот потеряет сознание, еще немного и даже этот призрачно?мертвенный свет луны смеркнется, и он погрузится во мрак. И тогда Иван рванул ворот, снял с шеи маленький железный крестик на цепочке, подполз к сыну и надел на него. Тот передернулся, выгнулся, захрипел.
— Носи! И не снимай! — приказал Иван. — Ты мой вечный должник! Я тебе жизнь вернул… Дал, а потом вернул! Понял? Ты меня понял?! Не снимай никогда…
Иван провалился во мглу. Но последнее, что увидал перед провалом было встревоженное и совсем человеческое, вопрошающее лицо с серыми глазами, лицо, склоненное над ним. О чем сын хотел его спросить. О чем?!
И?ван так и не узнал этого.
Две безликие тени возникли перед карликом Цаем ван Дау внезапно. Но он сразу понял, кто это.
— Ты хотел уйти от нас? — сокрушенно, почти плача, вопросила одна из теней.
Цай промолчал, он знал, что теперь разговоры бесполезны, все будет зависеть не от его ответов, а от того, какие инструкции получили в Синдикате серые стражи.
Они могут просто взять да пропустить через его позвоночник ку?разряд — и это будет крышка, четвертого разряда Цай ван Дау не выдержит, и ни одна из комиссий не установит, что он умер насильственной смертью.
Но тени словно читали его несложные мысли:
— Не бойся, — ласково прошипела другая, — ты еще нужен Синдикату, тебя не ликвидируют… пока. Но примерно накажут, чтоб впредь неповадно было, и другим в науку!
Цай молчал.
Первая тень неторопливо оглядела камеру, обвела липким пристальным взглядом пол, стены, потолок, сливающиеся в нечто серое и единое. И спросила, указывая мыском серого сапога на бесчувственное тело:
— А это еще что?!
— Псих, — ответил карлик Цай.
— Больной, что ли? — переспросила тень.
— Ага, больной,-равнодушно выговорил Цай. Ему теперь было на все наплевать, мечты о тихой и спокойной старости на заброшенной дальней планете канули в тар?тарары. Ничего не будет. Ни?че?го!
— И чем же он болеет, позвольте узнать?
— Душою, — голос Цая совсем померк.
— А ты решил спрятаться у него в палате? Ты забыл, что в твоем мозгу сидит маленький такой дельта?маячок, забыл, что старые и добрые друзья всегда видят тебя и никогда не бросят одного? Эх ты, Цай ван Дау, а еще отпрыск царских кровей в тридцать восьмом колене!
— Императорских! — поправил Цай.
— Чего?!
— Императорских кровей, вот чего. Только не осталось их во мне, ни хрена не осталось — всю кровь вы мою выцедили, кровопийцы! Убивайте здесь! Никуда не пойду с вами! Надоело! — Цай выпалил все это на одном дыхании и отвернулся.
— Не хочет, — с издевкой протянула одна из теней.
— Устал, небось, — сочувственно просипела другая. И тут же добавила:
— Надо ему освежающий массаж сделать, тонус поднять!
И обе тени придвинулись к Цаю на расстояние вытянутой руки, сунули руки в боковые карманы серых балахонов. Стражи Синдиката были на службе и они не имели права на сострадание.