Жизнь — лгунья, обманщица. Она обманывает все живущее. Она обманула его, Элама Харниша, одного из самых удачных, самых совершенных своих созданий. Он ничто — всего лишь уязвимый комок мышц и нервов, ползающий в грязи в погоне за золотом, мечтатель, честолюбец, игрок, который мелькнет — и нет его.
Нетленна и неуязвима только мертвая природа, все, что не имеет ни мышц, ни нервов — песок, земля и гравий, горы и низины, и река, которая из года в год, из века в век покрывается льдом и вновь очищается от него. В сущности, какой это подлый обман! Игра краплеными картами. Те, кто умирает, не выигрывают, — а умирают все. Кто же остается в выигрыше? Даже и не Жизнь — великий шулер, заманивающий игроков, этот вечно цветущий погост, нескончаемое траурное шествие.
Он на минуту очнулся от раздумья и посмотрел вокруг: река по?прежнему была свободна ото льда, а на носу лодки сидела пуночка, устремив на него дерзкий взгляд. Потом он снова погрузился в свои мысли.
Ничто уже не спасет его от проигрыша. Нет сомнений, что ему суждено выйти из игры. И что же? Он снова и снова задавал себе этот вопрос.
Общепризнанные религиозные догматы всегда были чужды ему. Он исповедовал свою религию, которая учила его не обманывать ближних, вести с ними честную игру, и никогда не предавался праздным размышлениям о загробной жизни. Для него со смертью все кончалось. Он всегда в это верил и не испытывал страха. И сейчас, когда пятнадцать футов отделяло лодку от реки, а он и пальцем не мог пошевелить, чтобы сдвинуть ее с места, он все так же твердо верил, что со смертью все кончается, и не испытывал страха. В его представлениях об окружающем мире было слишком много трезвой простоты, чтобы их могло опрокинуть первое — или последнее — содрогание жизни, убоявшейся смерти.
Он видел смерть, видел, как умирают люди и животные; память услужливо воскрешала перед ним десятки картин смерти. Он снова глядел на них, как глядел когда?то, и они не страшили его. Что ж, эти люди умерли, умерли давно. Мысль о смерти уже не тревожит их. Они не висят, перегнувшись пополам, на корме лодки в ожидании конца. Умереть легко, он никогда не думал, что это так легко; и, чувствуя приближение смерти, он даже радовался ей.
Но внезапно новая картина встала перед ним. Он увидел город своих грез — золотую столицу Севера, привольно раскинувшуюся на высоком берегу Юкона. Он увидел речные пароходы, в три ряда стоящие на якоре вдоль пристани; лесопилки на полном ходу; длинные упряжки лаек, везущие спаренные нарты с грузом продовольствия для приисков. И еще он видел игорные дома, банкирские конторы, биржу, крупные ставки, широкое поле для азартнейшей в мире игры. Обидно все?таки, подумал он, упустить свое счастье, когда нюхом чуешь все это и знаешь, что откроется золотое дно. От этой мысли Жизнь встрепенулась в нем и снова начала плести свою вековечную ложь.
Харниш перевернулся на бок, скатился с кормы и сел на лед, прислонясь спиной к лодке. Нет, он не хочет выбывать из игры. Да и с какой стати? Если собрать воедино все остатки сил, еще таящиеся в его ослабевших мышцах, он, без сомнения, сумеет приподнять лодку и столкнуть ее вниз. Вдруг ему пришло в голову, что хорошо бы войти в долю с Харпером и Ледью, застолбившими место под поселок на Клондайке. Дорого они не запросят за пай. Если золотым дном окажется Стюарт, он найдет счастье в «Поселке Элам Харниш»; а если Клондайк — то ему тоже кое?что перепадет.
А пока что надо собраться с силами. Он ничком растянулся на льду и пролежал так с полчаса. Потом встал, тряхнул головой, прогоняя искрящийся туман, застилавший ему глаза, и взялся за лодку. Он отлично понимал, чем он рискует. Если первая попытка сорвется, все дальнейшие усилия обречены на неудачу. Он должен пустить в ход все свои скудные силы до последней капли, вложить их целиком в первый же толчок» так как для второго уже не останется ничего.
Он начал подымать лодку; он подымал ее не только напряжением мышц, а всем существом своим, истощая до отказа в этой отчаянной попытке все силы тела и души. Лодка приподнялась. У него потемнело в глазах, но он не отступился. Почувствовав, что лодка сдвинулась с места и заскользила по льду, он последним усилием прыгнул в нее и повалился на ноги Элии.
Почувствовав, что лодка сдвинулась с места и заскользила по льду, он последним усилием прыгнул в нее и повалился на ноги Элии. Он остался лежать, даже не пытаясь приподняться, но услышал плеск и ощутил движение лодки по воде. Взглянув на верхушки деревьев, он понял, что лодку крутит. Вдруг его крепко тряхнуло, и кругом полетели осколки льда — значит, она ударилась о берег. Еще раз десять лодку крутило и било о берег, потом она легко и свободно пошла вниз по течению.
Когда Харниш очнулся, он взглянул на солнце и решил, что, видимо, проспал несколько часов. Было уже за полдень. Он подполз к корме и приподнялся. Лодка шла серединой реки. Мимо проносились лесистые берега, окаймленные сверкающей ледяной кромкой. Рядом с лодкой плыла вывороченная с корнями гигантская сосна. По прихоти течения лодка и дерево столкнулись. Харниш дотащился до носа и прикрепил фалинь к корневищу. Сосна, глубже погруженная в воду, чем лодка, шла быстрее; фалинь натянулся, и дерево взяло лодку на буксир. Тогда он окинул мутным взглядом берега, которые кружились и пошатывались, солнце, словно маятник качавшееся в небе, завернулся в заячий мех, улегся на дно лодки и уснул.