— Теперь он твой должник до гроба. Старый осёл любит её до беспамятства.
— Я очень рад это слышать, сэр.
— Кстати, ей тоже не мешало бы выразить тебе свою благодарность. У старины Биффи пятнадцать тысяч фунтов в год дохода, не говоря уже о коровах, свиньях, курицах и утках, которых ему некуда девать.
Породниться с птицей такого полёта — счастье для любой семьи.
— Да, сэр.
— Скажи мне, Дживз, — спросил я, — откуда ты знаешь эту девушку?
Дживз мечтательно посмотрел на встречные автомобили.
— Она — моя племянница, сэр. Если вы позволите, я осмелюсь попросить вас, сэр, не дёргать так резко руль. Мы чуть было не столкнулись с омнибусом.
ГЛАВА 7. Вместо штрафа
Улики были неопровержимы. Механизм закона сработал безупречно. Крючкотвор, поправив пенсне, грозившее слететь с носа, откашлялся, словно он был чахоточным, и сообщил нам дурные вести.
— Подсудимый Вустер, — сказал он (мне трудно передать словами, какие муки совести и какой стыд испытал Бертрам, услышав это обращение), — приговаривается к пяти фунтам штрафа.
— Ох, конечно! — сказал я. — О чём речь! Нет вопросов!
Я ужасно обрадовался, что дело разрешилось на такой разумной цифре. Посмотрев на то, что называют морем лиц, я увидел в последнем ряду Дживза.
Надёжный малый пришёл к своему молодому господину в трудный час, чтобы оказать ему поддержку.
— Послушай, Дживз, — крикнул я, — у тебя найдётся пятёрка? Я немного поиздержался.
— Молчать! — рявкнул придурок пристав.
— Нет, вы не поняли, — объяснил я. — Мне необходимо уточнить некоторые финансовые детали. Ты при деньгах, Дживз?
— Да, сэр.
— Молодчага!
— Вы друг подсудимого? — спросил крючкотвор.
— Я нахожусь в услужении у мистера Вустера, ваша честь, в качестве его камердинера.
— В таком случае заплатите штраф судебному клерку.
— Слушаюсь, ваша честь.
Крючкотвор холодно мне кивнул, как бы давая понять, что теперь меня можно не обувать в кандалы, и, ещё раз поправив съехавшее пенсне, одарил беднягу Сиппи одним из самых раздражённых взглядов, какие только доставались арестантам в полицейском суде на Бошер-стрит.
— Дело подсудимого Льва Троцкого, который, — он вновь неодобрительно покосился на Сиппи, — по моему глубокому убеждению, назвался вымышленным, фиктивным именем, кажется мне куда более серьёзным, чем предыдущее. Он обвиняется в неоправданном и жестоком избиении стража порядка. Свидетельские показания полицейского неопровержимо доказывают, что. подсудимый ударил его в живот, причинив сильную боль и, кроме того, помешав исполнению служебного долга. Я осведомлён, что в ночь ежегодной регаты между университетами Оксфордом и Кембриджем определённые поблажки традиционно гарантируются властями всем отдыхающим, но применение насилия и грубое хулиганство, допущенное подсудимым Троцким, не могут остаться безнаказанными. Таким образом, я приговариваю его вместо штрафа к тридцати дням тюремного заключения.
— Нет, послушайте… будь оно проклято, нельзя же так! — запротестовал бедняга Сиппи.
— Молчать! — рявкнул придурок пристав.
— Слушается следующее дело, — заявил крючкотвор. Так началась эта история.
* * *
Должен сказать, нам просто не повезло. Правда, я смутно помню некоторые детали, но произошло примерно следующее.
Хотя я, как правило, человек воздержанный, одну-единственную ночь в году я позволяю себе расслабиться и вспомнить, так сказать, утраченную молодость. Как вы уже догадались, ночь, о которой я говорю, наступает после регаты или, попросту говоря, лодочных гонок между студентами Оксфорда и Кембриджа. Каждый год в это время вы можете увидеть меня навеселе, а на этот раз, честно признаюсь, я немного перебрал, и когда встретил Сиппи на улице, был уже тёпленьким.
Сиппи, один из самых бесшабашных кутил, выглядел как в воду опущенный, и меня словно ножом по сердцу резануло. У меня сложилось впечатление, что он сильно озабочен, и мне стало жаль его до слёз.
— Берти, — сказал он, шагая рядом со мной по Пикадилли. — Душа, томясь под гнётом скорби, питается любой надеждой. — Должен вам сообщить, что Сиппи считает себя литератором (хотя во всём, что касается предметов первой необходимости, он полностью зависит от тёти, проживающей в загородном доме) и поэтому частенько разговаривает поэтическим языком. — Но моя душа не может питаться, потому что мне нечем её кормить. У меня не осталось надежды. Я погорел, Берти.
— Что стряслось, старина?
— Завтра я должен покинуть Лондон и уехать на три недели к совершенно жутким — я пойду дальше, — абсолютно невыносимым друзьям моей тёти Веры. Она мне это подстроила, и пусть проклятье племянника загубит все бутоны в её саду.
— Кто же эти исчадия ада? — спросил я.
— Семейство Принглов. В последний раз я гостил у них, когда мне было десять лет, но даже тогда они показались мне самыми занудными самодурами во всей Англии.
— Тяжёлый случай. Неудивительно, что ты совсем скис.
— Мир, — заявил Сиппи, — окрашен в серые тона. Как мне стряхнуть с себя грусть-тоску?
Именно в этот момент меня осенило. Мысль, пришедшая мне в голову, была достойна ночи после окончания регаты.
— Старина, — сказал я, — всё, что тебе нужно, это полицейский шлем.