Я встряхнул его за шкирку и он умолк, преданно поглядывая снизу вверх.
— Повтори-ка, кого они искали?
— Да кого ж, как не вас? — Мукла, похоже, обиделся. — Что же, я вам врать стану? Не золото, не серебро; сразу спросили: где лекарь с девчонкой?
Он еще что-то бормотал, но я уже не слушал. Очченъ интересно. Весьма и весьма. Значит, не просто богатенького путника ребятки искали? А кому ж это так запонадобился лекарь Ирруах дан-Гоххо, у которого не то что врагов, а и знакомцев-то нет? Ладно.
Значит, не просто богатенького путника ребятки искали? А кому ж это так запонадобился лекарь Ирруах дан-Гоххо, у которого не то что врагов, а и знакомцев-то нет? Ладно. Выясним. Пока что понятно одно: здесь задерживаться не стоит. До утра перекемарим, но ни часом больше.
Я дернул веревку на пухлых запястьях, она лопнула, Мукла пошевелил пальцами, встал, боязливо покосился на нешумно лежащие тела и спросил, позволю ли я пойти развязать остальных гостей. «Отчего ж нет», — ответил я, и толстяк едва ли не на цыпочках, постоянно оглядываясь и выполнят нечто, похожее на книксен, спустился вниз. Минут через десять оттуда донеслись голоса, сквозь которые пробивалось восторженное кудахтанье Муклы. Рождалась баллада о подвигах Ирруаха…
Пока внизу взвизгивали и подвывали, я коротко допросил лежащих. Приводил в себя, задавал пару вопросов и снова успокаивал. Безуспешно. «Наняли», — и точка. Конечно, можно было принять экстренные меры и ребята раскололись бы. Но такие штуки в ОСО делают, только если угроза реальна для задания. Ради себя пытать некорректно. В общем, ничего я не узнал. И вдобавок — еще хуже: какая-то из отдыхающих образин сумела все же угодить по руке, да не просто по руке, а по браслету за мгновение до того, как попала под жернова «мельницы». И не просто по браслету, а по единственной уязвимой детали: камню-кристаллу. А ко всему еще и какой-то гадостью вроде кастета.
Простите, вам никогда не приходилось выключать бешеных киберов голыми руками? Да еще и без всякой связи?
Но я не успел загрустить всерьез. Потому что подошла Олла, легко подошла, совсем-совсем неслышно, прижалась ко мне всем телом, как еще ни разу не делала. Я погладил ее по голове. И она сказала:
— Амаэлло ле, бинни…
Господи! Кажется, я все же сумел не завопить. Или завопил, но сам себя не услышал. Заговорила! Я целовал ее — в щеки, в нос, в лоб, я подхватил ее на руки и закружил по комнате; я шептал что-то, захлебывался, прижимал худенькое тельце все крепче и просил: «Ну скажи еще, скажи…», а Олла смотрела, и улыбалась, и молчала, как обычно. Но я же слышал, слышал ее голос!
Амаэлло ле, бинни. Я люблю тебя, брат. Нет, не совсем так.
Брат по-здешнему — «бин». А «бинни» — братик.
ДОКУМЕНТАЦИЯ — IV. АРХИВ ОСО (оригинал)
Первый — Второму Прошу незамедлительно дать подробный отчет о деятельности Лекаря. Срок исполнения: трое суток.
Второй — Первому В ответ на Ваш запрос сообщаю: квалификация Лекаря как оперативного работника сомнений не вызывает. Располагая неограниченными полномочиями. Лекарь имеет право также и на действия, неоговоренные инструкцией, как равно и на индивидуальный график сеансов связи. В силу чего сводный отчет представить будет возможно по выполнении им задания.
Второй — Лекарю Немедленно информируйте о причине невыхода на связь. Повторяю: немедленно информируйте о причине невыхода па связь. Повторяю: немедленно информируйте…
Вот и все. Нет больше лекаря Ирруаха. И девочки Оллы тоже нет. Глубоко в сумке, на самом дне, прячется нефритовая ящерка. В хорошие руки отдан конек Буллу, отдан почти даром, с тележкой в придачу. За солнцем вслед едем мы на средней руки лошадках, вольный менестрель с мальчишкой-слугой. Так лучше: если я кому-то нужен, пусть ищет. Уже восемь дней прошло с хмурого предрассветного часа, когда покинули мы «Тихий приют». У меня — задание и в придачу голые руки. А возвращаться к модулю нет времени и, значит, нет права. Серега потянет, он мне верит.
Уже три дня, как закончился лес, а вместе с ним — хутора и пасеки. Потянулись деревни, нищие и разоренные. Густо желтеют поля, их некому убирать: все мужики ушли к Багряному. Все чаще и чаще попадаются сожженные остовы усадеб, руины замков.
Сажа еще свежая. И люди висят на деревьях, и псы треплют в пыли обрывки тел. Пепел и кровь шлейфом тянутся за войском Багряного, от развалин к развалинам, от деревни к деревне. Власти здесь нет. Ничего нет. Мятеж…
Мы едем и болтаем. Вернее, болтаю я, стараюсь разговорить мальчишку. А в ответ: «Я люблю тебя, братик…» и очень редко что-нибудь другое. Несложное. Вода. Небо. Солнце. Но все равно я смеюсь во все горло. Олла учится говорить!
Нас никто не трогает: что взять с менестреля, кроме драной виолы и песен? А кому теперь нужны песни, особенно здесь? Народ, что остался на месте, притихший, непевучий; вилланы, правда, ходят, задрав нос, но и они не так уж спокойны: разные слухи ползут по краю, тревожные слухи, не знаешь, чему и верить.
А вчера, около полудня, на перекрестке дорог мы надолго застряли в скопище повозок, телег, заморенных пешеходов, спешившихся всадников. Перерезав дорогу, шла конница, шла, вздымая мелкую пыль, бряцая стременами; молча шла, торжественно. Лиц не было видно под опущенными забралами и только плащи слегка колыхались в такт мерному конскому шагу. Фиолетовые плащи с белыми и золотыми языками пламени. И фиолетовое знамя реяло над бесконечной коленной.