Прохоров . Алеха!
Алеха (тяжело дышит). Да… я тут…
Прохоров (тормошит). Алеха!…
Алеха . Да… я тут… прощай мама… твоя дочь Любка… уходит… в сырую землю. (Запрокидывается и хрипит.) Мой пепел… разбросайте над Гангом…
Хрипы обрываются.
Прохоров . Так что же это… Слушай, Гуревич, я видеть начинаю плохо… А тебе — ничего?… (Уже исподлобья.)
Гуревич . Да видеть?то я вижу. Просто в палате потемнело. И дышать все тяжелее… Ты понимаешь: я сразу заметил, что мы хлещем чего?то не то…
Прохоров . Я тоже почти сразу заметил… А ты, если сразу заметил, почему не сказал?
Гуревич . Мне просто показалось…
Прохоров . Что тебе показалось?… А когда уже передохла половина палаты, тебе все еще казалось?… (Злобно.) Умысел у тебя был.
Мне просто показалось…
Прохоров . Что тебе показалось?… А когда уже передохла половина палаты, тебе все еще казалось?… (Злобно.) Умысел у тебя был. Ум?мысел. Вы же не можете… без ум?мысла…
Гуревич . Да, умысел был: разобщенных — сблизить, злобствующих — умиротворить… приобщить их к маленькой радости… внести рассвет в сумерки этих душ, зарешеченных здесь до конца дней… Другого умысла не было…
Прохоров . Врешь, ползучая тварь… Врешь… Я знаю, чего ты замыслил… Всех — на тот свет, всех — под корень… Я с самого начала тебя раскусил… Ренедекарт… Сссу?чара… (Пробует подняться с кровати и с растопыренными уже руками надвигается на спокойно сидящего Гуревича. Но уже не в силах, что?то отбрасывает его назад, в постель.) Ссученок…
Гуревич . Выражайся достойнее, староста… Что проку говорить теперь об этом?… Поздно. Я уже после Вовиной смерти понял, что поздно. Оставалось только продолжать.
Прохоров . Ты мне просто скажи — смертельную дозу… мы уже перевалили?
Гуревич . По?моему, да. И давно уже.
Обмениваются взглядами, полными бездонного смысла. Продолжает темнеть.
Прохоров . Абзац, значит… Ну, тогда… Там еще чуть?чуть плещется на дне… Ты слушай: прости, что я в сердцах на тебя нашипел… На тебе нет никакой вины… Налей, Гуревич, весь остаток — пополам. Ты готов?
Гуревич (совершенно спокойно). Готов. Но только здесь умирать противонатурально. Меж крутых бережков — пожалуйста. Меж высоких хлебов — хоть сейчас… Но здесь!…
Чокаются кружками. Дышат еще тяжелее прежнего.
И потом, мне предстоит вначале большое дело… один обещанный визит…
Прохоров, ухватившись за горло и за сердце, клонится и клонится к подушке.
Гуревич (машинально продолжает долбить). Они там маевничают… У них шампанское льется со стерлядями… У них райская жизнь, у нас — самурайская… Они — бальные, мы — погребальные… Но мы люди дальнего следования… Сейчас мы встанем… Изверг естества… неужели с ней? Уже несколько часов с ней?… «Гуревич, милый, все будет хорошо», — так она сказала. Сейчас, сейчас… (Вскакивает и опять обрушивается на стул.)
За сценой — или изнутри стен — упадническая песня Надежды Обуховой «Ох, ты ноченька, ночка темная…» и т.д.
Ты звал меня на ужин, Мордоворот, так я — к завтраку… Чудотворная девка! Натали!… Пока я тут сижу, они в это время… Господи, не мучай… они в это время… (Роняет голову на тумбочку и вцепляется в волоса.) Боже милосердный! И почти ничего не вижу… Библию мне и посох — и маленького поводыря… за малое деяние пойду по свету — благовестить… Теперь я знаю, что и о чем — благовестить. (С тяжким трудом приподымается со стула, вцепившись в тумбочку всей душою, — только б не упасть, только б не упасть.) Пока еще хоть немножко осталось зрения — я доберусь до тебя, я приду на завтрак… Ссскот… (Отрывается от тумбочки. Качнувшись, делает первый шаг, второй.) Ничего, я дойду. (Третий шаг, четвертый. Спотыкаясь в темноте о труп Михалыча, падает. Медленно, ухватившись за спинку чьей?то кровати, встает.) Я пойду. Ощупью, ощупью, потихоньку. Все?таки дотянусь до этого горла… Ведь не может же быть, Натали, чтобы все так и осталось! (Почти совсем темно. Пятый шаг. Шестой. Седьмой.) Боже, не дай до конца ослепнуть прежде исполнения возмездия. (И снова падает, рассекая голову о край следующей кровати. Две минуты беспомощных и трясущихся, громких рыданий.
Две минуты беспомощных и трясущихся, громких рыданий.) Дойду, доползу… (Как это ему удается? Снова встает во весь полный рост. Руками обшаривая перед собой пространство, делает еще пять шагов — и он уже у дверного косяка.) Сейчас… чуть передохну — и по коридору, по стенке, по стенке…
Прохоров, до того лежавший спокойно, приподнимает голову и издает крик, всполошивший все палаты, всех спящих и неспящих медсестер и медбратьев в ординаторской и в докторском кабинете. Так в этом мире не кричат. Взбудораженные, полусонные, поддавшие постовые, с доктором во главе, по освещенному коридору приближаются к третьей палате поступью Фортинбрасов. Первое, что им предстает, — едва дышащий Гуревич, уже совсем слепой, с синим и окровавленным лицом. Боренька?Мордоворот пинком отшвыривает его от входа в палату. Все врываются.
Доктор (перекрывая разноголосицу и гвалт). Срочно к телефону! На центральный и в морг!
Постовые медсестры (вразнобой). А один?то! Один?то умер стоя! Скрестивши руки!… И до сих пор не падает, к стенке привалился! Пять литров метилового — подчистую! Нет, один, по- моему, еще дышит… Кто же так кричал? Сколько я помню, никогда такого урожая не случалось!