Лева, милый, успокойся (целует его, целует) — еще не то будет, вот увидишь. И все равно не надо бесноваться. Здесь, в этом доме, пациенты, а их все?таки большинство, не имеют права оскорблением отвечать на оскорбление. И Боже упаси — ударом на удар. Здесь даже плакать нельзя, ты знаешь? Заколют, задушат нейролептиками за один только плач… Тебе приходилось, Лев, хоть когда?нибудь поплакать?
Гуревич . Хо! Бывало время — я этим зарабатывал на жизнь.
Натали . Слезами зарабатывал на жизнь? Ничего не понимаю.
Гуревич . А очень даже просто. В студенческие годы, например… — ой, не могу, опять приступаю к ямбам.
Ты знаешь, Натали, как я ревел?
Совсем ниотчего. А по заказу.
Все вызнали, что это я могу.
Мне скажут, например: «Реви, Гуревич!» ?
Среди вакхических и прочих дел:
«Реви, Гуревич, в тридцать три ручья».
И я реву. А за ручей — полтинник.
И ты — ты понимаешь, Натали? ?
В любой момент! По всякому заказу!
И слезы — подлинные! И с надрывом.
Я, громкий отрок, не подозревал,
Что есть людское, жидовское горе
И горе титаническое. Так что
Об остальных слезах — не говорю…
Натали . И знаешь что еще, Гуревич: пятистопными ямбами говорить избегай — с врачами особенно: сочтут за издевательство над ними. Начнут лечение сульфазином или чем?нибудь еще похлеще… Ну, пожалуйста… ради меня… не надо…
Гуревич . Боже! Так зачем я здесь?! — вот я чего не понимаю. Да и остальные пациенты тоже — зачем?
Они же все нормальны, ваши люди,
Головоногие моллюски, дети,
Они чуточек впали в забытье.
Никто из них себя не вображает
Ни лампочкой в сто ватт, ни тротуаром,
Ни оттепелью в первых числах марта,
Ни муэдзином, ни Пизанской башней
И не поправкой Джексона?Фулбрайта
К решениям Конгресса. И ни даже
Кометой Швассман?Вахмана?один.
Зачем я здесь, коли здоров, как бык?
Натали .
Послушай- ка, Фулбрайт, ты жив пока,
Пока что не болеешь,- а потом?…
Чего ж тут непонятного, Гуревич?
Бациллы, вирусы — все на тебя глядят
И, морщась, отворачиваются.
Гуревич . Браво.
Полна чудес могучая природа,
Как говорил товарищ Берендей.
Но только я отлично обошелся бы и без вас. Кроме тебя, конечно, Натали. Ведь посуди сама: я сам себе роскошный лазарет, я сам себе — укол пирацетама в попу. Я сам себе — легавый, да и свисток в зубах его — я тоже. Я и пожар но я же и брандмейстер.
Натали . Гуревич, милый, ты все?таки опустился.
Гуревич . Что это значит? Ну, допустим.
Но в сравнении с тем, сколько я прожил и сколько протек, — как мало я опустился! Наша великая национальная река Волга течет три тысячи семьсот километров, чтоб опуститься при этом всего на двести двадцать один метр. Брокгауз и Эфрон. Я — весь в нее. Только я немножко недоглядел — и невзначай испепелил в себе кучу разных разностей. А вовсе не опустился. Каждое тело, даже небесное тело, имеет свои собственные вихри. Рене Декарт. А я — сколько я истребил в себе собственных вихрей, сколько чистых и кротких порывов? Сколько сжег в себе орлеанских дев, сколько придушил бледнеющих Дездемон?! А сколько я утопил в себе Муму и Чапаев!…
Натали . Какой ты экстренный, однако, баламут!
Гуревич .
Не экстренный. Я просто — интенсивный,
И я сегодня… да почти сейчас…
Не опускаться — падать дальше начинаю.
Я нынче ночью разорву в клочки
Трагедию, где под запретом ямбы,
Короче, я взрываю этот дом!
Тем более я ведь совсем забыл: сегодня же ночь с тридцатого апреля на первое мая. Ночь Вальпургии, сестры святого Венедикта. А эта ночь с конца восьмого века начиная всегда знаменовалась чем?нибудь устрашающим и чудодейственным. И с участием Сатаны. Не знаю, состоится ли сегодня шабаш, но что- нибудь да состоится?!…
Натали . Ты уж, Левушка, меня не пугай — мне сегодня дежурить всю ночь.
Гуревич .
С любезным другом Боренькой на пару?
С Мордоворотом?
Натали .
Да, представь себе.
С любезным другом. И с чистейшим спиртом.
И с тортами — я делала сама ?
И с песнями Иосифа Кобзона.
Вот так?то, экс?миленький, экс?мой!
Гуревич . Не помню точно, в какой державе, Натали, за такие шуточки даму бьют по заду букетом голубых левкоев… Но я, если хочешь, лучше тебя воспою — в манере Николая Некрасова, конечно.
Натали . Давай, воспевай, глупыш.
Гуревич . Под Николая Некрасова!
Роман сказал: глазастая!
Демьян сказал: сисястая!
Лука сказал: сойдет.
И попочка добротная,?
Сказали братья Губины,
Иван и Митродор.
Старик Пахом потужился
И молвил, в землю глядючи:
— Далась вам эта попочка!
Была б душа хорошая…
А Пров сказал: Хо?хо!
Натали аплодирует.
А между прочим, ты знаешь, Натали, каким веселым и точным образом определял Некрасов степень привлекательности русской бабы? Вот как он определял: количеством тех, которые не прочь бы ее ущипнуть. А я сейчас тебя так охотно ущипнул бы…
Натали . Ну, так и ущипни, пожалуйста. Только не говори пошлостей. И тихонечко, дурачок.
Гуревич . Какие же это пошлости? Когда человек хочет убедиться, что он уже не спит, а проснулся, — он, пошляк, должен ущипнуть…
Натали . Конечно, должен ущипнуть. Но ведь себя. А не стоящую вплотную даму…
Гуревич . Какая разница?… Ах, ты стоишь вплотную… мучительница Натали… Когда ты просто так зыблешь талией — я не могу, мне хочется так охватить тебя сзади, чтоб у тебя спереди посыпались искры!…