— Я помню, у излучины они стояли. Выше по реке, в пределах видимости из города. Верст семь-восемь, не более.
— Не может быть?! — чуть придержал поводья Дубовей.
— Все может, — усмехнулся Середин. — Смотреть просто не умеете.
— Хазары!
— А?!
Маленький отряд как раз пересек узкий, поросший высоким ивняком, ручей, который мирно струился к Оке, — и на вытоптанном поле за ним неожиданно наткнулся на точно такой же вражеский разъезд. Времени на раздумья не оставалось — только опустить рогатины да еще больше пришпорить и без того стремительно мчащихся коней.
— Ул-ла-а!!! — завопили степняки.
— Мур-ром!!! — взревели ратники.
Встречные скорости идущих в галоп лошадей составляли никак не меньше шестидесяти километров в час.
«Как с пятого этажа об асфальт…» — успел подумать Середин, и отряды столкнулись. Послышался оглушительный треск, в воздухе промелькнуло чье-то тело. Олег увидел как Дубовей ловко промчался между лошадьми двух степняков, отбив щитом копье одного и врезавшись рогатиной в деревянный диск другого. Удар остро отточенным наконечником на такой скорости без труда пробил и щит, и воина насквозь — они нанизались по самую рукоять, вместе с рогатиной отвалились в сторону, воин выхватил меч.
И тут ведун обнаружил, что разминувшийся с ратником хазарин мчится прямо на него.
— Ква-а! — выкрикнул Олег свой самый боевой клич, двумя руками рванул с луки щит, вскинул перед собой так, чтобы наконечник копья прошел по касательной, и тут же ощутил сильнейший удар. Седалищу на мгновение стало легко и прохладно, но уже через секунду Середин со всего размаха грохнулся спиной о землю. — Ква…
Все, что он мог делать ближайшие двадцать секунд — так это лишь хлопать ресницами. Потом ему удалось сделать вдох, затем глубокий вдох, а еще через минуту — хоть и с трудом, но подняться.
В седлах оставалось еще в сумме человек десять. Причем муромцев, похоже, раза в полтора больше. Вот узкоглазый и остроносый степняк, выбивший Олега из седла, вырвался из схватки, стряхнул с руки расколотый в щепки щит, снова ринулся в сечу, как раз позади бывшего муромского воеводы.
— Дубовей!!! — закричал Олег. — Сзади!
Воин на мгновение оглянулся, быстрым движением рубанул близкую лошадиную голову поперек морды, вернулся к предыдущему врагу. Скакун степняка начал заваливаться. Хазарин спрыгнул на землю, бросил на своего коня прощальный взгляд, а потом, тяжело дыша и угрожающе помахивая самой настоящей, длинной и кривой саблей пошел на Середина.
— Ты знаешь, что убивать безоружных нехорошо? — громко поинтересовался у него Олег. — Нет?
Поганый рубанул его из-за головы — ведун подставил щит. Потом подставил его под удар справа, слева. Степняк, не в силах достать врага из-за большого диска, взревел от ярости, схватился за окантовку левой рукой, правую занося для завершающего удара, и… оказался слишком близко. Олег, толкнув низ щита вперед, резко бросил его вниз, одновременно приседая, и стальная окантовка врезалась хазарину в ногу чуть выше колена. Поганый охнул от боли, а ведун уже подтянул щит кверху, отодвигая его махиной тонкую саблю, и вторым ударом впечатал окантовку в самую переносицу противнику.
— Ква! Говорил тебе, не трогай безоружных… — Олег перевел дух, наступил убитому поганому пяткой на пальцы, отдирая их от рукояти, подобрал саблю, взмахнул. — Хреново… Совершенно не отбалансирована. Но ничего, теперь все равно живем.
Правда, пользы от добытого оружия уже не было. Сеча закончилась. Уцелевшие ратники спрыгивали на землю, проверяли, как состояние раненых товарищей, добивали излишне живучих поганых. Рутина войны…
— Что скажешь, странник? — спросил с седла Дубовей. — Возвращаемся? Повод есть. Словечко за тебя, опять же, есть почему замолвить.
— Ерунда… — Середин нашел взглядом свою гнедую, пошел к ней. — Совсем чуть-чуть ехать осталось. Если по-быстрому, взглянуть и обратно, то и вдвоем обернуться можно.
— Люб ты мне, странник, — расплылся в улыбке воин. — Молодец. Не боись, отобьем у князя. Эка невидаль, трех монахов зарезал… А чего еще с ними делать. Вон, в Суздале, сказывали, двух проповедников на колья посадили на площади. Ну, там, где они людей от веры отговорить пытались. А в Ладоге к бревнам пятерых привязали и по реке пустили…
— А хорошо ли это, Дубовей? — не выдержал Олег, поднимаясь в седло.
— Так ведь… Христиане…
— Ну и что? Если люди глупы и поклоняются символу смерти, разве это не их личная беда? Разве банальная дурость достойна смерти?
— Дык, а чего еще с ними делать?
— Обратить в истинную веру, Дубовей, — тяжело вздохнул Середин. — И если ты не способен объяснить заблудшему, что твоя вера правильнее его, то разве его нужно сажать за это на кол?
— А кого? — удивился воин.
— Жаворонка, — отмахнулся Олег и послал гнедую вперед.
Через полверсты они пересекли еще один ручей, и ведун начал узнавать очертание берегов. Вот Ока круто изогнулась, огибая выпирающий на том берегу огромный камень, которому чайки организовали на макушке белую шапочку, вот прильнула к этому берегу, отвернула.
— Сейчас отмель будет, — невольно прошептал Середин, придерживая кобылу, спешился, прихватил от греха щит и саблю, пошел к прибрежным кустарникам. — Здесь, здесь она должна быть…