Инара взглянула на него с тревогой и, чуть запинаясь, проговорила:
— Ты не простой человек, Леннар. Где научился ты так владеть копьем?
— Миэллом… метательным копьем, их даже делать разрешено только оружейникам самого Храма, — подсказал Ингер. — Такую премудрость можно пройти… только в Храме.
— А на аэрга из Беллоны ты вроде бы не похож, — добавил Лайбо с некоторой опаской.
Леннар подбросил единственное оставшееся копье и, перехватив его в другую руку, отозвался:
— Попробую ответить. Только не сейчас… Не сейчас.
…Ревнители ворвались в Кулаку тем же вечером. Старший Ревнитель Гаар нещадно хлестал своего белого скакуна, как будто это измученное животное благородных кровей было повинно в тех бедах, на которые сами Ревнители обрекли себя, уверовав в свою непобедимость, безнаказанность и справедливость. «Еще двое, еще двое убиты!.. — стонал он. — Нет, не зря старший Толкователь брат Караал предостерег нас… Мало ему даже аутодафе, этому негодяю и еретику Леннару! Этому ненавистному чужеземцу, взявшему жизни стольких НАШИХ!.. Будь я проклят, пожри мою печень сам трехногий владыка демонов Илдыз, если я не найду и не вырву у него, живого, сердце, чтобы положить на голубой алтарь Благолепия!» И омм?Гаар поклялся, что устроит самый пышный, небывалый ритуал умерщвления осквернителя на площади Гнева. Сначала ему отрубят ступни в знак того, что он шел дорогой ереси и нечестия.
Сначала ему отрубят ступни в знак того, что он шел дорогой ереси и нечестия. А уж затем… Самыми тонкими, самыми нежными и изощренными небывалыми пытками будет поддерживаться жизнь в этом сосуде Скверны, и вся кровь по капле будет выцежена на светлый жертвенный алтарь Ааааму, чье истинное Имя неназываемо.
Пока же Леннар не оказался в карающей деснице старшего Ревнителя Гаара, было решено задобрить богов малыми жертвами. Все население деревни Куттака согнали к большому дощатому помосту, который по приказу Гаара воздвигли прямо посреди дороги местные же ремесленники. Под помостом установили большой котел, подогреваемый на малом огне; вызванный из Ланкарнака палач в красных рукавицах вытащил на помост старосту Бокбу и на глазах его односельчан двумя надрезами отворил несчастному сонную артерию и одну из подбрюшных жил. Кровь хлестала потоками, стекая в котел. В воздухе стоял удушливый запах липкой, горячей горелой плоти.
Омм?Гаар скорбно простер обе руки к небу и провозгласил:
— Пресветлый Ааааму, ты видишь, что все содеянное мною идет во славу твою и во имя спасения этих заблудших. И чтобы не заблудились они, приходя к тебе, великому, неведомыми для себя тропами Благолепия, я дам им провожатого! Уход! Уход!
Лица Ревнителей, наблюдавших за своим предводителем, остались неподвижны. Никто из них не пошевелился, даже не дал себе труда спешиться. И только один?единственный человек отреагировал на речь омм?Гаара. Это был высокий седовласый храмовник с длинным узким лицом и вздернутой верхней губой, открывавшей крупные желтые зубы. У него был кривой нос и изуродованная давним ранением переносица — память о перенесенных в молодости испытаниях, низкий лоб, скошенный к затылку, и редкие пряди волос, свисающие вдоль щек, а также массивные надбровные дуги. Но, несмотря на эти в общем?то малосимпатичные черты, он не производил отталкивающего впечатления. У храмовника были хорошие глаза: молодые, чистые, ясные. И он, возникнув из?за спин конных Ревнителей, произнес:
— Принимаю на себя дело сие. Не заблудятся эти несчастные на дорогах Благолепия, я отправлюсь с ними! Принимаю, принимаю!
Это был омм?Ямаан, первый наставник послушника Бреника, предавшего Храм. Он был связан с Бреником великим ручательством Ухода. Проще говоря, существовал древний обычай, по которому наставник принимал на себя вину того, кого он воспитал. Обычай этот был очень кстати: по закону, установленному еще древними, одновременная казнь более чем девяти человек не могла состояться без проводника. Проводник — добровольно приносящий себя в жертву священник, надзирающий за ритуальной казнью, чтобы освятить кару. Дабы у наставляемых на истинный путь (читай — убиваемых) был, так сказать, свой личный пастырь и ходатай перед пресветлым Ааааму, чье истинное Имя неназываемо.
— Я — тот, кто скорбит, — произнес омм?Ямаан слова древнего ритуала и взойдя на эшафот, встал у котла, устремив перед собой неподвижный взгляд светлых глаз.
И эти светлые глаза бестрепетно наблюдали за тем, как вслед за старостой Бокбой были хладнокровно умерщвлены все жители деревни. Котел наполнился до краев, а в придорожном рву выросла гора уже остывших трупов, тел тех, кто уже отдал душу богам или еще бился в мучительной, рваной агонии.
Кипела в котле, бурля пузырями и выбрасывая алые фонтанчики, горячая кровь. Старший Ревнитель Гаар еще произносил над котлом кроткую, милосердную жалобную молитву, обращенную к великому и светлому Ааааму с просьбой простить заблудших, забредших во тьму Скверны бедняг, — а его люди уже поджигали дома. Вскоре деревня пылала. Высокое зарево поднималось над Куттакой, и разлетались, шипя, корчась и испуская снопы искр, черные головни. Клубы пламени тянули к молчаливому бархатному небу свои крепнущие руки. Удушливый дым низко стелился над землей, и слабый ветер нес его прямо к Проклятому лесу.