«Красными поясами», по соответствующему элементу одежды, опоясывающему храмовое одеяние, называли Ревнителей Благолепия. Само же слово «Ревнитель» предпочитали лишний раз не произносить. Сельчане были суеверны: дескать, помяни, потревожь чье имя, тут оно и появится…
Ингер осоловело повел головой и ответил:
— А и не спрашивай, земляк. Думал, тут мой и конец настал.
Народ затих, навострив уши. Лайбо понимающе кивнул, подмигнул притихшим спутникам и продолжил расспросы:
— И о чем он с тобой разговаривал?
— Он почему?то стал расспрашивать про нашу деревню, про все?все, что там творится. — Ингер попытался глубокомысленно нахмурить брови, но они отчего?то упорно пытались разъехаться в разные стороны, поэтому он оставил попытки и продолжил мысль: — Я так думаю… а может, там у него родня, а он стесняется признаться?
Все захохотали.
— Кто? «Красный пояс» боится чего?то?
— Да разве он может кого?то бояться?
— А если у него в нашем селе зазноба? — ернически предположил весельчак Лайбо. — Он, дескать, сам из себя мужчина видный, и вообще… Кстати, Ингер! Ведь у тебя сестрица на выданье! Красавица, умница! Помнишь, о прошлом годе я к ней подкатывал, а ты взял да и перекинул меня через забор? Не понравился я в свойстве жениха, видать. Ну, мы мужики скромные, а мужчина с красным поясом — совсем другое, эге? С таким и породниться не грех?
Снова раздался хохот. Видно, версия Лайбо о симпатии Ревнителя к сестре кожевенника Ингера понравилась присутствующим. Насмешник между тем продолжал с видимым увлечением:
— А я?то думаю, что это Ревнитель прямо к тебе?.. А он, верно, думал разузнать! Скромный попался! Ух, скромник какой! Ему, видать, в Храме скучно живется, вот он и решил развлечься. Помнится, рассказывали мне одну похожую историю…
Тут заскрипел старик Кукинк, самый сдержанный из всех сидящих в телеге. Поговаривали, ему в молодости сильно досталось от Ревнителей, с тех пор он боялся даже упоминать их. А если упоминал, то непременно с раздавленной, рабской ноткой в голосе, даже если при этом его высказывании присутствовала, скажем, лишь домашняя свинья или злая старуха?жена, давно уже оглохшая от избытка желчи. Старик Кукинк и тогда не давал воли языку. Он щелкнул немногими оставшимися в наличии зубами, выставил вперед нижнюю челюсть и замолотил:
— Клянусь великим Ааааму, чье истинное Имя неназываемо[4]… ты глупец, юноша Лайбо. — Для Кукинка все были юношами, даже те, у кого росла полуседая борода. — Не смей так говорить о Ревнителях благолепия. — Сказав это, он вжал плешивую голову в плечи, словно ожидая удара. — Помни о том, что они наделены великой силой, которую мы, простые люди, и представить себе не можем. Известно ли вам, юноши, что, к примеру, младший Ревнитель способен без труда справиться с двумя десятками таких, как вы, даже будучи без оружия?
— Что, даже с пятью сыновьями нашего деревенского старосты Бокбы, самый слабый из которых гнет подковы и вырывает с корнем молодое дерево? — насмешливо спросил Лайбо. — Да ни в жизнь не поверю! Ну «красный пояс», ну из Храма, ну грозен. Но ведь не демон же он, чтобы иметь такую нечеловеческую силу и ловкость, как ты тут нам расписываешь, старик Кукинк. Такой же человек, как и мы. Только с детства воспитывали его в храмовых залах, научили разным хитромудрым искусствам, которые нам неведомы.
Такой же человек, как и мы. Только с детства воспитывали его в храмовых залах, научили разным хитромудрым искусствам, которые нам неведомы. Вот и все.
Старик зашипел, как вода, которую плеснули на раскаленные камни. Казалось, над его реденькими седыми волосами даже закурился пар.
— Тсс!.. — выдохнул он. — Да отсохнет твой несносный язык, Лайбо?болтун! Ты навлечешь беды на всех нас, хотя отмечен печатью скорби только один из нас.
— Это кто же?
— Это кто ж такой, а?
— Он!
И морщинистый палец старика Кукинка, трясясь мелкой дрожью, завис в воздухе в направлении Ингера.
— Да ты сам последил бы за своим языком, старик, прежде чем учить других, — произнес в наступившей тишине Ингер. — Будь ты молодым, я сломал бы тебе для ума парочку ребер за такие слова. Но коли уж ты стар и пережил свой ум, так и быть, спущу тебе обиду. Однако впредь остерегись говорить злое!
Кукинк недовольно отвернулся и пробормотал что?то себе под нос. Шутник Лайбо расслышал только слова «проклят», «глупцы, глупцы!», а Ингер обрывок фразы: «… Каждый, кто говорил с Ревнителем более одной клепсидры, уже мертв… еще не чувствует этого, но…»
Бормотание старого хрыча утонуло в громогласном предложении выпить желтого амазейского вина, сладкого и продирающего до самых печенок. Это вино оказалось в походной котомке Лайбо. Он наивно надеялся довезти его до родного села, но раз уж пошла такая пьянка… Илдыз с ним, с вином!
Ингер пил вместе со всеми, но теперь казался печальным. И чем больше он пил и старался шутить и улыбаться, тем больше эта печаль выползала наружу, обвивая его, словно невидимая змея.
Неподалеку от своей деревни Ингер сошел. Он решил прогуляться пешком. Благо все его попутчики напились и теперь наперебой испускали замысловатый храп. Даже возница клевал носом на облучке. Так что выразить возмущение тем, что Ингер прихватил кувшин, на дне которого еще плескалось немного вина, было некому.