— Во время войны я служил в африканском корпусе Роммеля, — сухо сказал Ван?Хирн.
Епископ засмеялся, и Смайли еще раз подумал, что Селеста основательно поработал над ним. Его преосвященство из Гамильтона едва ли бы так метко и точно сумел оценить космополита из Бельгии.
— Что же вы сразу не сказали об этом? — улыбаясь, проговорил он. — Я бы не утруждал вас разговором. Мы никогда не поймем друг друга.
«Вы ошиблись, епископ! — хотел крикнуть Смайли. — Мы отлично понимаем друг друга. Ведь это я, Боб Смайли, а не голландец Ван?Хирн. Неужели вы меня не слышите?»
И епископ услышал. А может быть, он просто вспомнил о Смайли неожиданно и без повода, потому что трудно было заподозрить в профессиональном карателе симпатичного работягу?американца.
— Вам знаком некий Смайли? — спросил Джонсон.
— Нет, — пожал плечами Ван?Хирн.
— Я так и думал. Вы, кажется, сказали — пора окончить спектакль? Вы правы: пора. Но самое любопытное, что это действительно спектакль, в котором режиссер позаботился только о моем участии, — загадочно произнес Джонсон и добавил совсем уже непонятное для Ван?Хирна: — Мне даже казалось, что я знаю название пьесы: «Третья смерть епископа Джонсона».
По тому, с каким удивлением посмотрели на Джонсона до сих пор не сказавшие ни слова французы, Смайли догадался, что и они ничего не поняли в последних словах епископа. Значит, не Рослов и Шпагин. Жаль.
— А кто это епископ Джонсон? — вдруг спросил Ван?Хирн.
— Он перед вами, — сказал епископ и повторил задумчиво: — Третья смерть… так мне казалось. Теперь не кажется.
— Не кажется? — криво усмехнулся голландец. — Протрите глаза, ваше преосвященство. — И он выхватил из потаенного внутреннего кармана миниатюрный револьвер, почти игрушку, не замеченную повстанцами, так и не освоившими искусство молниеносного полицейского обыска.
Но стрелял он громко и точно. Епископ пошатнулся и, наверное, упал бы, если б его не поддержали.
— Селеста все?таки верен себе, — прошептал он.
И вдруг Смайли, с ужасом наблюдавший за этой сценой, почувствовал себя свободным. Личность его смяла личность Ван?Хирна, освободив от опеки Селесты, от участи беспомощного и бессильного зрителя. Он вырвался из цепких рук конвоиров и закричал исступленно, почти не сознавая, что кричит:
— Остановитесь! Я не Ван?Хирн!
Добежать до крыльца он не успел. В спину ему хлестнула автоматная очередь, за ней другая. Третью он не услышал. А обезумевшие повстанцы все стреляли и стреляли в распростертое на земле тело капитана Ван?Хирна, который умер на несколько секунд раньше Роберта Смайли.
17. ПОСЛЕ СПЕКТАКЛЯ
Снова опустился занавес. Снова актеры сошли со сцены в действительность, в современность, в жизнь не призрачную и не выдуманную, когда можно было бы, не играючи, привычно закурить, махнуть гребенкой по волосам, потянуться на солнцепеке.
— Кажется, это конец.
— А кто его знает?
— Признаться, надоело.
— Что?
— Все. И миражи, и превращения. Даже шутки. Оказывается, умеет шутить, стервец.
— Хороши шуточки! Вроде ковбойских из вестерна.
И миражи, и превращения. Даже шутки. Оказывается, умеет шутить, стервец.
— Хороши шуточки! Вроде ковбойских из вестерна. То стреляют над ухом, то в затылок. И жара адовая.
— Здесь тоже.
— Хлебни пивка. Оно в ящике под Андреем.
— Вечер скоро. Пожалуй, домой пора.
— А что? Катер внизу дожидается. Пошли. Вдруг еще на полюс закинет?
— Не закинет, — сказал Рослов, потягиваясь. — Кажется, действительно конец представлению. И режиссер отбыл.
— Он же и драматург.
Смайли высосал всю жестянку с пивом и швырнул банку на белый скат рифа.
— Не сори.
— Все одно волной смоет. — Он, как и Рослов, потянулся с удовольствием.
— Двое суток отсыпаться буду. От приключений и войн. Хорошо все?таки, мальчики, дома, а не в Африке.
— «В Африке гориллы, — сказал Рослов по?русски, — злые крокодилы будут вас кусать, бить и обижать… Не ходите, дети, в Африку гулять».
— Стихи? — зевнул Смайли. — Переведешь или не стоит?
— Пожалуй, не стоит. Ты кем был в этом спектакле?
— А ты не видел?
— Тебя? Нет.
— Я же Ван?Хирном был. Ландскнехтом бывшего катангского владыки Моиза Чомбе. Суперменом из «великолепной семерки». Почти Юлом Бриннером.
— Не клевещи, — сказал Шпагин. — Просто убийцей за бельгийские франки. Дрянцом. Слыхали, ваше преосвященство, оказывается, мы с вами Боба кокнули?
— После того, как он кокнул меня, — поморщился епископ. — Чертовски умирать надоело, джентльмены.
— Вас, епископ, кокнул не я, а Ван?Хирн. На этот раз я не мог ему помешать. Я сидел у него в черепной коробке и мысленно кусал губы. Бесись не бесись, полная беспомощность. Почему?то Селесте понадобились мои «подавленные эмоции».
— Это он сам сказал? — спросил Рослов.
— Сам. Два раза мы с ним поговорили, пока Ван?Хирн постреливал. Ну что стоило Селесте подавить эту пакостную личность? Никаких усилий. Один какой?нибудь импульс, волна или черт его знает, чем он орудует… Так нет — заупрямился. Только в последний момент сжалился — выпустил.
— Когда?
— Сразу же после выстрела в епископа, когда я уже ничего не мог исправить. Помните, как я закричал: «Остановитесь! Я не Ван?Хирн!»
— Значит, убили все?таки вас, а не голландца, — вздохнул епископ. — Жаль. Только объясните мне, пожалуйста, чего добивался Селеста? Ну, у Смайли «подавленные эмоции». У меня трансформация мировоззрения. А что у вас?