— По?моему, она идет к нам, — сказал Рослов.
— Зачем?
— Есть два объяснения — математическое и логическое. Первое — это естественное стремление для кибернетика к кодированию десятизначных чисел. Двоичная форма тройки — одиннадцать. А сегодня одиннадцатый день нашего пребывания в Нью?Йорке.
— Это уже мистика, а не математика.
— Предпочитаешь логику? Пожалуйста. Тогда не менее естественно стремление к общению с коллегами по ремеслу.
А девушка не спеша приближалась к их дальнему столику, необычная и чужая в здешнем дыму и сумеречности. У Шпагина перехватило дыхание.
— А как ты будешь с ней разговаривать? — совсем уже испуганно прошептал он.
— По?польски, человек, по?польски. Проше пана. Вшистко едно. Дзенькую. Еще не вем. В общем, не пепши, Петше, вепша пепшем…
Возражать Рослову было поздно: девушка уже подошла к ним.
— Если я присяду к вашему столику, панове не будут сердиться? — спросила она на чисто московском диалекте с еле заметным польским акцентом.
Рослов мгновенно нашелся:
— Будем счастливы, пани Желенска. Янина, если не ошибаюсь? А может, просто Яна?
— Давайте просто.
Девушка присела к столу непринужденно и уверенно. Тут уж любопытство двух докторов наук приняло, как говорят математики, экстремальный характер. На красный цветок налетел ураган.
Откуда она знает русский язык? Да еще так хорошо. Специально училась? Что делает в Варшаве? Почему оказалась в этой гостинице? Когда собирается уезжать?
— Вероятно, завтра. Русский язык знаю потому, что училась в Москве. Сперва на мехмате, потом в НИИ. Немножко работала у Каммингса в Рокленде — уже варшавяне командировали. Интересовалась теорией регулирования в применении к патологическим отклонениям человеческой психики. Видите, куда уже забираются кибернетики. А в гостинице живу все время, только в бар не заглядывала — потому и не встретились. Ну, что еще спросите?
Она смеялась, а Рослов пристально?пристально всматривался, прищурясь, в стрелки смешинок?морщинок у глаз, потом громко и обрадованно вздохнул:
— Вспомнил.
— Давно пора. Кажется, я вас называла Анджей, да?
— Да?да. На курсовой вечеринке после КВН.
На курсовой вечеринке после КВН.
— У маленькой Ляльки с хохолком. Тогда еще только входил в моду твист.
— А смеялись вы точно так же.
— Боже мой, десять лет назад! Я уже стала старухой.
— Чаще смотритесь в зеркало. Вот я, например, даже не помню, была ли у меня тогда борода.
— Была! Такая же черная и колючая. Помните, как я отклонялась, когда вы читали стихи у моего уха? Ужасно щекотно.
— А стихов не помните?
— Забыла, пан Анджей.
— Бросьте пана. На просто Анджея согласен — даже приятно. А читал я вам Тихонова. «Как пленительные полячки посылали письма ему, как вагоны и водокачки умирали в красном дыму». Вагоны и водокачки уже и тогда умирали только в военных фильмах, а вот пленительная полячка не послала мне ни одного письма.
— А почему ваш друг молчит? — мгновенно переменила тему пленительная полячка.
— Потому что он не с мехмата. А биологи молчат, потому что боятся разучиться думать. Знаете сказку о сороконожке?
— Я тоже почти биолог.
— Вроде меня. Я математик, пришедший к биологии, а Семен биолог, потянувшийся к математике. Братья ученые, в нашей судьбе лежит что?то роковое.
Наконец?то Шпагин получил возможность протиснуться в наступившую паузу. До сих пор он молчал не из?за застенчивости и не из присущей ему диковатости, просто замкнутый круг разговора оставлял его за пределами недоступной ему интимности. А сейчас реплика Рослова открывала дверь в мир близких ему интересов.
— Я не совсем согласен с вашим предположением о роли виртуальных мезонов, — робко начал он, смотря в глаза с лучиками?смешинками.
— Все несогласны, — вздохнула девушка. — Я же сама его и опровергла. Но поиски мышления должны продолжаться только на ядерном уровне.
Шпагин почувствовал твердую почву под ногами. Круг милой интимности был прорван.
— Вот так и до нейтрино докатимся, — сказал он. — Недавно кто?то предположил, уж не знаю, в шутку или не в шутку, что нейтрино может быть единственным материалом, из которого построена человеческая душа. Остроумно, конечно, но…
Рослов постучал стаканом по пластмассовой доске столика.
— Симпозиум окончен, друзья?математики. Спорщиков на мыло. — Он обернулся к бармену: — Еще три соды?виски.
— Без меня, — сказала Янина.
— И вы не выпьете за нашу удачу? Мы с Семеном едем в Лондон к старику Сайрусу.
— Подумаешь, удивили. Я тоже еду.
— К Мак?Кэрри?
— Конечно. Я третья. Потому и зашла сюда, чтобы договориться с попутчиками.
Друзья переглянулись, тайно обрадовавшись. Шпагин залпом выпил свой хайболл и подумал о том, что сейчас впервые понял, почему ему так нравились польские фильмы. Из?за их героинь. «Вы похожи на Беату Тышкевич, — хотелось сказать ему этой девушке, неприлично красивой для математика, — наша поездка именно с вами — это праздник». Но вместо этого, откашлявшись, произнес тоном экзаменатора, принимающего зачет:
— Тогда у вас есть за что выпить. Общение с таким ученым, как Сайрус Мак?Кэрри, — это праздник для нас, неофитов.
Рослов хотел сострить, но не успел. От стойки бара к ним шел немолодой, лет пятидесяти, мужчина с проседью, почти незаметной на запыленных или выгоревших волосах, и с медно?красным загаром.