— Купите мальчика для Черной Мессы? — спросила мать, с пониманием глядя на мой облик. — Хороший мальчик. Крепкий, здоровый. Надолго хватит, если с умом.
— Небось, дорого запросишь?
— Сторгуемся, господин. Нам бы до весны протянуть…
Ей, вдове солдата-наемника, убитого при осаде монастыря, нечем было кормить оставшихся детей. Во мне она видела приемлемый и не слишком обременительный для семьи выход.
— Он все равно бы умер, — закончил лекарь, с усталостью глядя на судей. — Я избавил беднягу от долгих мучений. А теперь делайте, что хотите.
— У вас есть пожелание больного умереть в письменной форме, заверенное нотариусом графства?
— Нет. Он уже не мог держать перо.
— Вас повесят.
— Хорошо.
Лекаря повесили. Дома судьи сказали женам, что сердцем понимают благородство поступка. Но закон есть закон. Если все лекаря начнут…
— Умница, хорошая собачка! — приговаривал лесник, гладя по загривку довольного волкодава. Неподалеку, лицом в траве, лежал задушенный браконьер. На обратном пути лесник рассуждал о пользе запрета охоты на оленей в королевских лесах. Волкодав внимательно слушал хозяина. Потом зарычал на проезжавшего мимо вельможу, и по приказу последнего лесник застрелил собаку из лука. Вельможа одарил послушного лесника кошелем денег. Вернувшись в деревню, часть монет лесник отдал дочери погибшего браконьера, своей двоюродной племяннице; еще пять грошей серебром потратил на покупку щенка. Маленького, лопоухого.
— Бу-у-у, — радостно приговаривал двухлетний малыш, обрывая мухе лапки.
Присев рядом на корточки, я отрастил мухе еще два десятка лапок. Чтобы доставить ребенку удовольствие.
Дитя заплакало и убежало.
Что-то ужасное творилось со Злом. Но и Добро было не в лучшем состоянии.
* * *
…грязь. Пошлая, бестолковая и, что самое главное, бесполезная. Сама мысль о происходящем была противной, словно тайный извращенец пропитал ее мерзостью сандала вперемешку с изысканной желчью долотерия, издыхающего от бледной немочи. Где былое величие мира? Где мои верные слуги, всякий раз тысячелетиями ждавшие явления Владыки, копя силы и ярость: восстать против узурпаторов! опрокинуть! стереть в порошок!.. Где глуповатые, но до конца верные принципам Адепты Света? Война с ними, по крайней мере, увлекала. Да, я пытал пленников и добивал раненых, но пытал и добивал с искренним уважением! Каждая игла под ноготь, каждый стилет в печень был напоен этим уважением, сладким и возвышенным, как яд гадюки! А эти ?! Никчемные союзники, жалкие противники. Их желания мелочны, их стремления суетны и непостоянны, им нет дела до благодати Нижней Тьмы, им безразличен Вышний Свет.
Муравьи копошатся в своей куче, безразличны к идеям, а значит, и к идеалам, которые тысячелетиями двигали миллионные армии, раз за разом перекраивая лик мира…
Светлый Владыка, хрен старый, ты что, не сумел воспользоваться плодами победы? Упустил, проморгал, недоглядел?! — и пока я спал, мир покатился в тартарары, слился в противоестественном инцесте…
Не верю!
Я потянулся к горизонту и дальше, за край, раскидывая тончайшую паутину на пределе теперешних возможностей.
Ну же!
…шершни коварства жалили робко и не смертельно, оставляя после укуса лишь раздражающий зуд; мотыльки благих помыслов безропотно и со стыдливым удовольствием отдавались жирным гусеницам похоти — но и те, завершив соитие, спешили закуклиться, дабы выпорхнуть из коконов бабочками тайного раскаяния; зеленые мухи вожделения были одинаково падки на благоухающий навоз и мерзкий мед; беззаботные кузнечики талантов и мрачные скорпионы пороков грызлись друг с другом из-за доли в прибыли, по ходу дела спариваясь и рождая потомство; но больше всего кишело деловитых жуков благоразумия и скарабеев осторожности, — они запасливо тащили в норы все, что плохо лежит, но, готовые сожрать соседа за лишнее зернышко, мгновением позже с легким сердцем делились частью добычи с беспомощной букашкой, зашивая порванное крыльце…
Это не мир! Это отхожая яма!
И вдруг на самом краю паутины, разрывая нити, далеко-далеко за небокраем, жгучим холодом ослепительно вспыхнула белоснежная игла!
Все-таки я нашел Белых!..
«Или они — меня,» — мгновением позже пришел испуг, похожий на гнев.
Но я уже распахнул крылья.
* * *
Раньше мне никогда не удавалось добраться до Цитадели Света. Сияющие шпили пронзают облака, галереи сплетаются в невесомое кружево, белизна стен режет взгляд. Любимый враг куда приятнее жалкого союзника. А входной портал, между прочим, открыт. Мерцает гнусным серебристо-розовым туманом. Входи, кто хочешь, будь как дома, разноси Цитадель по камешку…
— Есть кто-нибудь?!
Тишина.
Холл пуст.
— Эй! Люди добрые!
Добрые люди не отзываются. Вымерли?!
Белого Владыку я обнаружил лишь спустя три часа. Чертыхаясь и проклиная архитектора Цитадели, сбив ноги в кровь, страдая одышкой и против обыкновения не испытывая от этого никакого удовольствия, я случайно заглянул в комнату для прислуги…
— Святая Тьма!
Он играл в «Смерть Владыки» сам с собой.
— О Светлый Властелин, приветствую тебя в твоей обители…
— Вино в шкафу, в кувшине. Если осталось. Выпей и заткнись.
Он помолчал и добавил: