— Слыхали? Принцесса по ночам драконкой обертается!
— К гаду своему летает. Всю ночь тешатся, а наутро…
— К гаду — далеко. За ночь не управишься.
— Мужиков она ворует, какие покрепче! И какие поближе…
— Ой, божечки! А я думаю, чего это мой Панкрат на рассвете приползает?! Мочало мочалом, хоть на кол вешай…
— Тю на тебя! В корчме твой Панкрат всю ночь воюет!
— А чё, я б тоже… всю, то есть, ночь…
— Гляньте на кочета! Топтун курий!
— Курвий!
— Выискался, блоха некованая! Да тебя драконка в два счета заездит…
— Сам блоха! Я насчет корчмы…
Кузькин луг трещал от наплыва зевак. Вражинцы едва ли не всем селом, малокатахрезцы с чадами и домочадцами, замковая челядь со товарищи, лесник-бобыль в компании браконьеров, иначе вольных стрелков; бродячий флейтист, притащивший с собой кучу малолетних беспризорников, и даже четверка иностранных шевалье проездом.
«…на высоком золоченом помосте восседал король Серджио Романтик с царственной супругой, королевой-матерью Терезой, а также их дочь принцесса Мария-Анна, затмевая красотой всех присутствующих дам…»
Помост был высотой в аршин. Его перед самым турниром наскоро сколотили из останков сарая, почившего в бозе. Шаткая конструкция грозила рассыпаться в любой момент. Опасаясь конфуза (падать, конечно, невысоко, но гоже ли ронять монаршее достоинство на глазах у верноподданных?!), послали за Гервасием: пусть укрепит.
Увы, главная рабочая сила замка куда-то запропастилась. Пришлось сидеть, как есть. Спереди, на торце помоста, была приколочена грамота, подписанная экспертами, удостоверяющая непорочность Марии-Анны.
Особого успеха грамота не снискала.
У народа имелось по этому поводу частное мнение.
На лице принцессы были заметны следы недавних слез. Однако сейчас Мария-Анна старалась держать себя в руках. Сидела, потупясь, комкая батистовый платок. Так всегда: сделаешь благое дело, королевство, к примеру, от змея спасешь, а потом расплачивайся…
«…и вот трубы герольдов возвестили начало…»
Здесь Агафону Красавецу пришлось на время прервать записи. Потому как дуть в альпийский рожок надлежало именно ему. Сперва на роль герольда (а заодно и маршала турнира) хотели назначить Тюху. Однако паж, как и Гервасий, сгинул без вести в самый неподходящий момент. Менестрель отложил перо, поднес рожок к губам…
— Остановитесь!
Он шел с востока. Труден был его путь, с пленником в деснице и огнем во взоре. Тем огнем, с каким в одиночку штурмуют небеса, бросают вызов армиям или, на худой конец, с голыми руками выходят на дракона. Позади шел великан, волоча за шиворот мерзкого старикашку, должно быть, злобного мага, обдиравшего барышень для переплетов своих некрофолиантов. А черный зверь нес в зубах стремя боевого коня.
Ристалище сковал ледяной холод.
Предчувствие подвига — оно, знаете ли, хуже зимней полыньи.
— Вот!
— Как это понимать? — брезгливо сморщился Серджио Романтик.
— Говори! — велел Тюха пленнику.
И замурзанный, рыдающий горькими слезами пастушонок Аника раскаялся публично:
— Мамка! Не виноватый я! Это мамка!
Претенденты-женихи переглянулись. Они бы давно вытолкали нахала с поля взашей, избив древками копий, если бы не Гервасий с собакой. Очень большой Гервасий с очень большой собакой. В конце концов, не рыцарское это дело: чужие мятежи подавлять!
— Мамка! Это она! Овечек велела отогнать в Чётный Ямб, там у ней хахаль… А Белку со Стрелкой топором порубила! И кинула-а-а-а! — упав на четвереньки, пастушонок кланялся, гулко ударяясь лбом о ристалище. — На лугу кинула! Нехай, мол, думают, что змеюка срыгнула!..
— А коровы? Буренки малокатахрезские?!
— И буренки! Мамка жаднючая! Сказала: гуляй, рванина! Змеюка все спишет!
— Мамка, значит?! — король встал во весь рост. Рост был невелик, но, учитывая помост, впечатление произвелось изрядное. — Хахаль, значит?! А мельницу кто спалил? Скажете, тоже не дракон?!
В ответ Гервасий дал своей жертве пинка в тощий зад. Грянулся старикашка оземь, и никем не оборотился. Лишь воззвал в тоске:
— Ваше это самое! Не велите казнить, велите миловать! Лучину я зажег!.. малую лучиночку, чтоб в погреб за винцом… А оно возьми и полыхни! Чуть не сгорел, Ваше это самое! Поимейте жалость! Ибо угнетен винопийством сверх меры…
— Ты кто такой, негодяй?
— Олекса я, в-в-ваше… Олекса, мельников кум. Отсыпался я на мельнице-то, с перепою. В полночь встал: душа горит, хмельного просит! Я в погреб, с лучинушкой, а оно возьми-займись! Ровно от молнии! Ну, мыслю, догорай, моя лучина, догорю с тобой и я! А потом смекнул: летел дракон, дыхнул с отрыжки… Ваше-разваше! Это самое! Отец народа! Кум меня б за мельницу зубами загрыз!
Король повернулся к претендентам:
— Сэр Мельхиор! Драконоборец! А вы что скажете?
Пока престарелый сэр размышлял над ответом, к нему подбежала Муми Тролль.
Собака положила стремя к ногам рыцаря и гавкнула басом. Сэр Мельхиор взглянул на стремя. Лицо старца просветлело, в глазах сверкнули лучики счастья.
— Вспомнил! Ей-богу, вспомнил! Еду через Гниловражье, смотрю из-под забрала: где дракон? Привстал на стременах, тут оно, левое, и отвались. Прянул я, значит, из седла… Дальше опять не помню. Крутенько там, ежели в полном доспехе по склону. Как и выполз-то, ума не приложу?!